– Ну Алька, ну дай мне! – возбуждённо выговаривал хозяину аэроплана веснушчатый.

– Я два круга только! – негодующе возражал Алька, – ты, главное, катушку не забудь.

– Да взял я!

Пока они не удалились, я поймала за шкирку того, который с аэропланом, и строго спросила:

– Алька! Где кабинет директора? И где спортзал?

– Вот там! – махнул рукой Алька, нисколечко не удивившись, что какая-то чужая тётя знает его по имени. Мда. Слава – она такая: у кого аэроплан – тот и герой.

Мальчишки унеслись запускать аэроплан, а я отправилась в спортзал, доставать из-под баррикад мою мятежную Светку.

В спортзале царила картина в стиле верещагинского «апофеоза войны», только в декорациях от позднего Пикассо: содранный канат алчным питоном обвился вокруг опрокинутого гимнастического козла (очевидно в попытке его додушить), россыпь баскетбольных мячей напоминала апельсиновый сад после урагана, гимнастическая лавка, словно трусливый опоссум, упала на спину вверх ногами и притворилась мёртвой, кегли для эстафеты в тщетной попытке переждать мятеж, словно тараканы, робко позабивались в щели между растасканными по всему залу матами. Венцом этой необузданной инсталляции являлись лыжи, которые крест-на-крест были прикручены скакалками к шведской стенке и, очевидно, символизировали «чёрную метку» или другое, не менее страшное, предупреждение.

И это всё моя Светка?

Ей же всего шесть с половиной! Мда. В таком случае я больше не удивляюсь, что в уже недалёком будущем появится Техасская Советская Социалистическая республика.

Ну ладно, шутки шутками, а разбираться надо.

У двери в тренерскую стихийно сгрудилась небольшая кучка людей. Они шумели и пытались выманить Светку. Судя по тому, что полная женщина в очках устало присела на стопку матов, переговоры шли уже долго и явно безрезультатно.

– Добрый день, товарищи! – сухо поздоровалась я. – Что здесь происходит и что вы сделали с моим ребёнком?

Гомон утих и все воззрились на меня в осуждающем изумлении.

– Света! Светочка! – позвала я.

Из-за дверей раздалось хныканье (угу-м, доча вся-вся в мамочку-артистку, вишенка от яблоньки, как говорится):

– Тётя Лида! Я не виновата!

– Выходи. Разберемся, – велела я, попытавшись придать голосу безэмоциональность.

– А ты ругаться не будешь? – вовремя проявила чудеса переговорной дипломатии Светка.

– Не буду, – клятвенно пообещала я, на всякий случай скрестив пальцы за спиной.

– А баба Римма? – интуитивно не повелась на мою уловку Светка.

– Не знаю, – попыталась увильнуть я, – сама её спросишь.

– Тогда я здесь посижу!

– Ты здесь жить будешь? – вздохнула я (ну вот как победить логику шестилетнего ребёнка, который упёрся?).

– Да! Я здесь и умру! – последовал пафосный светкин ответ («демоническая» Олечка могла бы гордиться своим отпрыском).

– Тогда умирай побыстрее, а то я на работу опаздываю!

В ответ раздался оглушительный рёв.

– Зачем вы пугаете ребёнка? – возмутилась женщина в очках, но я жестом её остановила, мол, тихо, заткнись. Остальные не вмешивались, стояли небольшой группкой чуть поодаль и, кажется, обсуждали меня.

– В общем, Светлана Валеева-Горшкова, у тебя есть два варианта, – торжественно выдвинула ультиматум я, – или ты сейчас же выходишь, и мы постараемся быстро разобраться с ситуацией и вернуться к своим делам, или ты остаешься и умираешь здесь, а я иду на работу. Что выбираешь? Говори только быстрее, мне действительно некогда.

Ответом мне было демонстративное молчание.

– Ладно, – вздохнула я, – судя по молчанию, ты уже начала там умирать. В гордом одиночестве. Тогда говори быстро завещание, и я иду на работу.