У нас есть достаточно оснований стремиться использовать любую имеющуюся политическую организацию для того, чтобы позаботиться о слабых, немощных или о жертвах стихийных бедствий. Не исключено, что самый эффективный метод защиты от рисков, общих для всех граждан государства, заключается в том, чтобы защитить от этих рисков каждого гражданина. Уровень защиты от общих рисков непосредственно связан с уровнем общего благосостояния сообщества.

Но совсем другое дело утверждать, что бедные – бедные по сравнению с более состоятельными людьми из этого же общества – имеют право на долю в богатстве последних или что рождение в группе, достигшей определенного уровня цивилизации и комфорта, дает право на долю во всех благах. Тот факт, что все граждане заинтересованы в совместном предоставлении некоторых услуг, не оправдывает притязаний на собственную долю во всех благах. Он может послужить стандартной мерой того, что некоторым следовало бы добровольно отдавать, но не того, чего кто-либо может требовать.

Если та точка зрения, против которой мы выступаем, будет и дальше распространяться, то группы людей, живущих в разных странах, будут становиться все более и более замкнутыми. Вместо того чтобы допускать людей к выгодам, которые обеспечивает проживание в стране, нация предпочтет удерживать их за пределами страны, потому что иначе они скоро заявят о своем праве на определенную долю в ее богатстве. Концепция, согласно которой гражданство или даже просто проживание в стране дает право на определенный уровень жизни, уже становится серьезным источником международных трений. И поскольку единственное, чем можно оправдать применение этого принципа в данной стране, – возможность правительства провести его в жизнь, не следует изумляться, когда мы обнаружим, что тот же принцип навязывается силой в международном масштабе. Если право большинства на блага, которыми пользуется меньшинство, признано в национальном масштабе, нет никаких оснований, чтобы применение этого принципа ограничивалось территорией существующих государств.

Хотя людьми во многом управляют интересы, самими интересами и всеми людскими делами управляют мнения.

Давид Юм[178]

1. Равенство перед законом ведет к требованию, чтобы все люди в равной мере участвовали в создании законов. Именно в этом месте сходятся традиционный либерализм и демократическое движение. Тем не менее они фокусируют внимание на разном. Либерализм (в том понимании, которое существовало в Европе в XIX веке и которого мы будем придерживаться в этой главе) заботится главным образом об ограничении полномочий государства – любого, в том числе и демократического – на использование принуждения, тогда как догматические демократы знают только одно ограничение для государства – текущее мнение большинства. Разница между двумя идеалами станет особенно наглядной, если назвать их противоположности: для демократии это авторитарное правление; для либерализма – тоталитарное. Ни одна из двух систем не исключает с необходимостью противоположную: демократия вполне может быть тоталитарной и легко себе представить авторитарное правительство, придерживающееся либеральных принципов[179].

Подобно большинству терминов в нашей области слово «демократия» также используется в более общем и размытом значении. Но если использовать его строго для описания метода правления – а именно правления большинства, – оно явно обращается к проблеме, отличной от той, которую решает либерализм. Либерализм – это учение о том, каким должен быть закон, а демократия – учение о методе определения того, каким будет закон. Либерализм считает желательным, чтобы законом становилось только то, что одобрено большинством, но он не верит, что в результате обязательно получится хороший закон. Его цель в том, чтобы убедить большинство соблюдать определенные принципы. Он принимает правление большинства как метод принятия решений, но не как авторитетный источник суждения о том, каким должно быть решение. Для демократического доктринера тот факт, что большинство чего-то хочет, является достаточным основанием рассматривать это как добро; для него воля большинства определяет не только что есть закон, но и что есть хороший закон.