Он закашлялся надсадно.

– Однако сейчас вы проснулись. И, кажется, всерьез болеете. Я позову помощь, – Князь сделал движение подняться, но Пятс поспешно дотронулся до его кисти, – силы сжать чужую руку в нем не осталось.

– Не надо, прошу! Всё в порядке. Я не болею, я умираю. И наконец-то. И слава богу!

– Но вы мучаетесь!

– Оставьте! Я православный. А по православным канонам мученическая жизнь и смерть полностью искупают все, совершенные при жизни прегрешения, вольные и невольные. Так что еще и в выигрыше окажусь, – по лицу скользнуло подобие улыбки. – Не о том боль. И не спорьте. Сами видите, у меня не осталось времени на споры. Вы правду сказали, что вас отпустят?

– Тьфу-тьфу, – Князь опасливо сплюнул.

– Тогда нам надо поговорить.

Князь пригнулся, перешел на французский:

– Если это и впрямь для вас важно, тогда лучше на аполлинеровском.

Показал пальцем на дальнюю койку:

– Не того опасались.

Понимающе прикрыв глаза, Пятс подманил его поближе.

На лице третьего пациента – с ухом, приподнятом над подушкой, – возникла мука бессилия от невозможности разобрать чужой язык.

Рано утром в своем кабинете Константин Александрович Понизов подписывал документы, что подкладывала заведующая судебно-психиатрическим отделением Кайдалова.

В дверь, энергично постучав, вошла Гусева. Коротким кивком поздоровалась с обоими.

– Хорошо, что зашли, Ксения Сергеевна! – Понизов поднял тонкую папку, протянул ей. – Князя – фамилию-то настоящую еще не забыли? – готовьте к выписке.

Не сдержал переполнявшего его торжества:

– Добился-таки.

Кайдалова неодобрительно фыркнула:

– И совершенно напрасно. Дерзкий мальчишка, из бывших. Подлечился бы еще годик-другой, только на пользу. Хорошо хоть запросы о родителях перестал в инстанции рассылать.

– Вот видите, – перестал. Стало быть, вылечили, – примирительно пошутил Понизов. Обратил, наконец, внимание на встревоженную Гусеву. – У вас что-то случилось, Ксения Сергеевна?

– У нас у всех случилось. Сегодня ночью скончался пациент Пятс, – Гусева опустилась на стул. – Надо подумать, как его похоронить, как сообщить родственникам.

– Никаким родственникам сообщать не будем! – вскинулась Кайдалова. – Не было такой команды.

Гусева взглядом обратилась за поддержкой к Понизову. Перехватившая взгляд Кайдалова взъярилась не на шутку:

– И по поводу захоронения не надо нагнетать. Похороним как всех! Не хуже.

– Так хуже некуда! – огрызнулась Гусева.

– Потому что время суровое! Война столько соков из страны…

Но и Гусева не отступила:

– Довольно уж! Больше десяти лет прошло, а все на войну киваем! Портки одноразовые для покойников за это время хотя бы можно было наштамповать! Если для нас пациент не человек, то давайте хоть на полшага вперед смотреть. Придут когда-нибудь, спросят, как мы похоронили президента Эстонии. И чем отчитаемся? Тем, что зарыли в общей могиле?

– А почему мы должны за каждого отчитываться? Да еще за кого?! И перед кем? – тонко закричала Кайдалова. – Пятс ваш – преступник! Приговор ему никто не отменял.

– А если отменят? Многих уже реабилитировали.

– Да! Слабаки пришли, – с горечью согласилась Кайдалова.

Обе женщины, горячо споря, даже не смотрели друг на друга. На самом деле апеллировали к хозяину кабинета, каждая стремясь привлечь его на свою сторону.

Было заметно, что Понизов колеблется.

– Легко быть добренькой за чужой счет! – поспешила додавить его Кайдалова. – Помни, Константин Александрович, если что, отвечать не Гусевой. Ответственность всегда на том, кто дает отмашку!

Понизов сделал выбор:

– Что ж, обе вы правы. И впрямь дожили. От безысходности и безденежья хороним кое-как, наспех. Но если есть хоть какая-то возможность похоронить иначе, это надо сделать.