- Привози к нам девушку, - предложила она, выйдя приводить меня на причал. – Все веселее будет.

Я чуть не ляпнул снова, что никакая она не девушка, а моя бывшая, но вовремя прикусил язык: вот так палиться было бы глупо. Хватит того, что Сашке-шоферу сказал, но тогда у меня совсем шарики за ролики заехали. Надя сама была в разводе, не стоило усугублять и дразнить гусей.

Внутри кипело и бурлило, раздражение требовало выхода. Конечно, я мог вернуться домой и вылить его на Александру Андреевну, но это было непродуктивно. Поэтому развернулся на юг и пошел вдоль берега в сторону целлюлозно-бумажного комбината, который был моей перманентной жопоболью. Как раз подошло время брать там пробы воды.

Построили его еще в тридцатые годы прошлого века, тогда же деревянными бейшлотами** перекрыли стоки двух рек – Ваймы и Сухой Волы. Уровень воды в целом поднялся незначительно, но большой залив на юге стал пригоден и для промышленных целей, и для лесосплава. В советские времена за очистными сооружениями худо-бедно следили, в девяностые все пришло в упадок. Не закрылся комбинат только потому, что остался чуть ли не единственным в стране, выпускающим подпергамент – бумагу для мешков. Тогда же полностью прогнившие деревянные плотины заменили бетонными нерегулируемыми дамбами.

В нулевые местные экоактивисты бурно требовали лавочку прикрыть, однако, как часто бывает, весь пар ушел в свисток. Комбинат продолжил работать, хотя очистку немного модернизировали. Но именно что немного. С химическими загрязнениями она справлялась, а вот с биологическими – так себе. Бурое цветение в южной части озера с почти стопроцентной вероятностью было связано именно со сбросами органики. Раньше диатом там практически не водилось.

Самое поганое, что пробы, хоть и бултыхались у красной черты, все же за нее не выходили. Формально придраться было не к чему. Я не раз ругался с главным инженером очистных сооружений, писал докладные, однажды даже добился приезда комиссии, которая, разумеется, не нашла грубых нарушений. Поругался и сейчас, хотя мы оба понимали, что это рутинный процесс. Инженер вяло отмахивался, как лошадь отгоняет хвостом слепня, я выпустил пену и уехал.

Вот только выпустил не до конца, потому что моментально сорвался на Сашу, едва успел войти в дом. Она сидела за столом и ела макароны с тушенкой, уткнувшись в ноутбук.

Изжога плеснула в уши. Я терпеть не мог ее манеру есть. Одна она всегда либо ела за компом, либо за столом, но пырилась в книгу. Как вариант – в телевизор. Клавиатуры у нее вечно были засвинячены крошками и чем-то пролитым и засохшим. Стратегический запас еды на голодный год. Если мы сидели за столом вдвоем, неважно, дома или в ресторане, выходило немногим лучше. Саша говорила с набитым ртом, глотала, толком не прожевав, роняла крошки, капала на стол и себе на колени.

- А ты не пробовала для разнообразия жевать? – спрашивал я. – У тебя и язва потому, что ты ешь, как троглодит.

- Ну вот ты жуешь, а у тебя все равно гастрит, - огрызалась она.

Скрипнул зубами, отвернулся, но когда Саша, помыв посуду, мяукнула про свои пробы, сорвался. И ее кляуза Наденьке пришлась очень кстати. Покатилось по накатанной к скандалу, но неожиданно она развернулась и ушла к себе. Это маленько остудило. Поел, затопил баню и пошел с белым флагом. Раз уж не удалось ее выгнать, все равно придется возить по озеру. Принцип не стоил войны с начальством.

В ожидании, пока прогреется баня, сделал экспресс-тесты воды у комбината. Химический оказался без динамики, биотест дал небольшой всплеск органики. Загрузил пробу в анализатор, посмотрел на часы. Пойти поплавать?