Я в своих медицинских заботах, поэтому помалкиваю. Предстоит скорее всего операция, и это тяжело. Лучше б я сел на свой байк и умчался эдак за сотню км. Но горловики – красивые гордые блондины, ценность, три врача, смотрят на меня как на готовое тело эксперимента. На той неделе будет известно, что мне назначено, и м.б. я преувеличиваю риски.

С Хендриком Джексоном завтра поедем на знаменитые скачи под Дюссельдорфом. Его отец поведен на лошадях и их разводит. Последний раз я был на скачках (derby, racings) лет 30 назад, в Киеве, когда общался с жокеями. Здесь в Германии это самые малорослые люди, а в Киеве это были верзилы. Буду писать тебе по мере развития событий.

Я тут провозился со своими медицинскими проблемами – потерял голос (и голосовые связки). Теперь, надеюсь, заговорю человечьим голосом не ранее, чем через 3-4 месяца. Так что пишу SMS, немножко клюю на компьютере и для общения с окружающими использую магнитную pad, где всё стирается и можно размашисто малевать заново, фактически чуть-чуть отставая от скорости медленной речи. Период физического молчания меня не страшит— скорее приближает к опыту Григория Паламы, к преддверью исихастского молчания. Как раз повод почувствовать этот дух поглубже. Единственно, мне было довольно интересно, несмотря на страдания. Международный англо-немецкий центр напоминает космический по количеству экранов и электроники. На меня тратились десятки тысяч (одни томографии и нуклеарные обследования, диагностические операции чего стоят). Медсветила говорят, что всё сделали как надо, что я на прямой выздоровления. Но я в полубессознательном состоянии наделе. У меня был отдельный номер, very posh, и Катя могла первые несколько дней провести вместе со мной. Уход там фантастически предупредительный и они меня всё же быстро поставили на ноги десятком переливаний в день, массажами и логопедией.

Иудаизм интересен, у меня здесь Игорь Ганиковский17 весь в этой литературе.

Дойдут руки и у меня. А я читал и перечитывал Эрвина Панофски (по-английски, разумеется). Почему такая тяга читать об искусстве? Потому что есть ряд изображений? Всегда есть пластический вид под рукой? Не знаю, но он тоже типа Лотмана. Еврей, начавший бегство из Германии в США ещё до нацистов.

Рад, что Амстердам прошёл как сон, дающий ощущение отдыха, каникул. Амстердам перифериен, но не провинциален. Он же включён в сеть, он себе и Лондон и Берлин и Нью-Йорк, и в нём делается много нового, не обязательно на пятачке старого города. Филипс и биология, крупнейшие в мире порты – это сильнейшая экономика, состыкованная со всем реальным миром. Добрались ли вы до Роттердама и Гааги? Именно, когда покидаешь Москву и переходишь таможню, попадаешь из изолированного мира в реальный сетевой. К нам в Москву люди из сетевого мира —приезжают, но не живут с нашими привычками, ценностями, тем более с инженерной или научной мыслью. Дадут концерт нефтяникам и уедут. Но периферийность Амстердама ощутима – он просто менее шумный, а голландцы живут и работают во всём мире. Сколько их было у нас в Стэнфорде! Только литератору и лафа в Москве, а представь, что ты бы занимался антропологией или астрономией —тогда труба. Если не в языке, приходится валить в забугорье….

Мы тоже в полном кайфе от поездки18 – было бы больше времени и будь я поздоровее, больше бы общались с голландскими моими друзьями, больше бы услышали о самой стране… Мадам, которая профессиональная революционерка, кажется, та самая, которая как-то пригласила к себе Рейна, предупредив, что её муж ненавидит гостей, и где-то через несколько часов после появления Рейна на пороге, стала упрекать его в недостаточных испытаниях и страданиях во имя свободы и против КГБ, чтобы считаться познавшим всю меру ужаса коммунизма— недостатком Рейна оказалось отсутствие за ним лагерного срока. Рейн вспылил и вышел в ночь, снял гостиницу, напился, вывалился в город, в какой-то точке продолжил с местным, типа играя в нарды, а когда партнёр испарился, обнаружил, что с ним больше ни документов ни денег, а в голове никакого плана по расположению гостиницы и даже её названия. Рейн отправляется в полицию и на ломаном английском описывает вора. Ему говорят, приходите утром, мы постараемся. А где проводить ночь? На набережной в кругу бомжей, завернувшись в дорогой плащ, подаренный два дня назад посетившим Роттердамский фестиваль Бродским. Наутро в полиции устраивают очную ставку Рейну с пойманным вором, и вор умоляет Рейна простить его и обещает оставшиеся по визе дни всячески Рейну служить. Рейн соглашается, вор отделывается лёгким испугом, его отпускают и он честно селит Рейна у себя: по вечерам приносит корзины с деликатесами, фруктами и выпивкой… Провожает в Сипхол, отправляет в Москву. Таков апокриф Рейна, начинающийся с истории обиды на даму, с которой, судя по всему вы и познакомились, ибо другой такой просто не существует.