Но все равно это неправильно. Я хочу, чтобы моих детей воспитывал их отец, добрый, хороший и умный человек. И если я при этом не буду сгорать от любви к нему — пустяки.

Вот так. Но объяснять это кому-то, а особенно Дину — увольте. Даже если бы я могла...

Он ждал. Я отвернулась, взяла следующую миску. Вот же…

И на ногти мои уже без слез не взглянешь!

Я обрадовалась, когда Дин заговорил:

— У старого лира был дом в городе. Когда он умер, имень позволил Занните приехать сюда. Ей больше некуда было идти. Заннита была с лиром очень долго, с самого его приезда в Винету. Он родом откуда-то из-за моря, за всю жизнь так и не научился говорить чисто, Дана рассказывала. По ее словам, дед очень смешно разговаривал. А вообще, она любила его, больше других родственников.

Ну какое море, что за глупости. Он пришел в ту же Дверь, что и я, в этом вообще сомнений нет.

— Вообще, почти все, что я знаю, я знаю от Даны, — продолжал Дин, задумчиво глядя мимо меня, и еле заметная улыбка чуть подрагивала на его губах, грустная и, кажется, виноватая. — Дана все время что-нибудь мне рассказывает, чтобы я не забывал. Вроде я об этом просил, хотя уже не помню, да и неважно. Главное, что она рассказывает. Не знаю, что я без нее делал бы. А помочь ей не могу. Увезти ее, спрятать — найдут, мне самому ни разу не удалось сбежать так, чтобы не поймали, а уж с ней! Да и увез бы, а потом что? Она дочь именя, не бродяжкой же ей жить. Выйти замуж по выбору отца — её обязанность. А Дане к тому же сама королева сосватала жениха, деваться некуда.

Я кивнула — да, сочувствую. Сбежать бы ей с возлюбленным, во все времена так и поступали. Не убьет ведь за это королева? И имень пережил бы. Вот только мне от этого большая проблема, как тогда добираться до столицы?

— Мы летали с ней в ту башню, где я родился, — продолжал Дин, помолчав. — Она надеялась, что я что-то вспомню. Я об этом писал в дневнике, а так-то уже забыл, конечно. Когда-то мы с ней решили, что я буду вести дневник и записывать в него всё важное. Я и записывал. Самая первая тетрадь куда-то пропала, Дана подарила еще одну. Когда мы сбежали в горы, к башне, на рухе улетели, имень был в ярости, но Дана всё на себя взяла, и Нону предупредила перед отлетом. Нас наказали, конечно, но не серьёзно — по комнатам заперли на два дня, на хлеб и воду. Но Ола пироги приносила с мясом, с вареньем. Об этом я не писал, Дана часто потом вспоминала.

Он улыбался, я тоже рассмеялась. Да, Ола молодец. И Дана тоже. Но что же ты тогда хотел понять, Дин? Уже не хочешь? Нет, хочешь, раз каждый год норовишь сбежать отсюда, а куда — сам-то знаешь? И плохо тебе будет, когда уедет Дана, ведь таких друзей у тебя тут больше нет. А я...

А что я? Мне нужно домой.

Почему-то мне больше стало жаль Дина, чем ленну Дану.

Я бросила чистить посуду, принялась варить кашу. Крупа была похожа на наше пшено, а рецепту я научилась у Олы: крупа, кусочки окорока, изюм, множество приправ. Дин сидел и смотрел, только раз вышел с ведрами за водой. Никто к нам больше не заглядывал, и прекрасно. Может, Дин и об этом позаботился?

Мне хотелось слушать, когда он рассказывал.  И было просто хорошо, когда он молчал. И немного совестно, ведь получалось, что я его использую — этак между делом. Нравлюсь ему и пользуюсь этим.

А кто-то на моем месте поступил бы иначе?..

И тогда вот, отмеривая специи для каши, я вдруг подумала: а забрать бы его с собой, в наш мир! Что его ждет здесь? Ничего хорошего. А у нас — вдруг его вылечат? Правда, жизнь в моем мире настолько другая, что Дину на первых порах придется тяжко. Но освоится, куда денется. Документы... как-нибудь разберемся и с этим. И кого я там люблю или не люблю, тоже разберемся.