Скрипка сверкала. Как будто дразнила.

После того как у них забрали все вещи их повели на регистрацию. Очередь двигалась медленно. Каждый шаг вперед – ближе к роковой черте. Альма сжала кулаки, чувствуя, как под ногтями впивается холодный пот.

«Спросят имя – и все. Если скажу правду, узнают. Если совру – могут проверить. А если узнают…"

В голове пронеслись воспоминания: аплодисменты, афиши с ее именем: «Альма Розе – вторая скрипка Европы». А теперь – очередь в Аушвице.

«Сегодня умирать не хочу. Не сегодня. Хоть еще один день…»

– Имя? – охранник даже не поднял глаз.

Голос Альмы не дрогнул, но внутри все сжалось в комок:

– Ван дер Меер. Мария Ван дер Меер.

Это была фамилия ее второго мужа голландца. Она увидела, как рука надсмотрщика лениво вывела ее фамилию в длинном списке.

«Пронесло…»

Но тут уже новый укол страха: «А если проверят? Если кто-то узнает? Ведь стоит одному узнику шепнуть, что я – Альма Розе и…»

Она резко опустила голову, пряча лицо.

«Не сейчас. Только не сейчас.»

После этого их всех раздели. Одежда – последнее, что еще связывало их с прежней жизнью.

– Быстро! Рубашки, юбки, нижнее белье – все в кучу! – кричали надзирательницы.

Альма медленно расстегнула пуговицы на блузке – той самой, в которой играла «Симфонию №40» всего полгода назад. Ткань пахала духами, пылью венских улиц… Теперь это была просто тряпка.

– Двигайся! – надзирательница грубо толкнула ее в спину.

Полосатая роба. Грубая, как мешок, пахнущая хлоркой и чужим потом.

– Руку!

Игла вонзилась в кожу. Синяя краска, смешивалась с кровью: «А-11943».

«Больше нет Альмы. Есть только номер», – промелькнуло в голове.

Рядом рыдала девушка – ей отрезали косы ножницами за один взмах.

«Мои волосы… – Альма машинально дотронулась до головы. – Я ведь так любила их заплетать…»

На полу валялись черные, русые, рыжие пряди. Их сгребали в мешки, как сено.

«Наверное, будут набивать подушки для своих жен», – с горькой иронией подумала она.

Когда их подстригли, то рядом стоящие эсэсовцы начали смеяться над ними:

– Посмотрите на этих обезьян! Теперь они хоть немного полезны – их шерсть пойдет на одеяла!

После этого многих женщин, с которыми Альма прибыла в лагерь, отвели в так называемую «баню» для дезинфекции. Лишь позже Альма узнала страшную правду – на самом деле это была газовая камера, где людей умерщвляли мучительной смертью.

Впоследствии она вспоминала, как их намеренно вывели, чтобы показать, что ожидает новоприбывших. Эсэсовцы отобрали почти половину женщин из ее группы и повели к мрачному кирпичному зданию без окон, с тяжелой железной дверью.

Перед тем, как загнать туда людей, несколько охранников рассыпали по полу белый порошок, споря между собой:

– Достаточно? Или нужно больше?

Затем женщин втолкнули внутрь и захлопнули дверь. Сначала было тихо, но вскоре раздались душераздирающие крики. Из-за двери доносились удары, царапанье, отчаянные попытки вырваться – но все было напрасно. Конструкция двери исключала возможность открыть ее изнутри. Никто не пришел на помощь.

Но больше всего Альму потрясло не само здание, а поведение солдат. Те, что только что заперли женщин внутри, оставались абсолютно безучастны к их воплям. Они расселись неподалеку от двери, будто ничего не происходило: закурили, а один достал губную гармошку и начал наигрывать какую-то веселую мелодию, все это сопровождалось громким смехом.

Крики из-за двери не стихали.

Примерно через пять минут к ним подошел тот самый молодой офицер – тот, что на перроне увел близнецов. Он остановился, наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то важному, и начал что-то записывать в блокнот. Потом закрыл его, но не ушел – просто стоял, уставившись на дверь, впитывая каждый стон, каждый обреченный вопль.