Эол вызвал лекаря. Жалования, что платили ему при дворце, с лихвою хватало на жизнь. Мать металась, часы её были уже сочтены. Но жажда проститься держала на этой земле. Он не сумел наблюдать эти муки! Отправился сам «на поклон», желая его привести. Но «дядюшка Ихор» был пьян, и в компании шлюх ему было намного приятнее, чем у смертельного ложа той единственной женщины, что взаправду любила его...

Река как будто стояла на месте, но она непрерывно текла, унося их всё дальше и дальше от Сурии, всё дальше от Теи. Он старался не думать об этом, держа её чадо в руках. Даже мысли о том, что её больше нет, причиняли безумную боль! И глаза, с грустной синью которых не смела сравниться прозрачная нега небес... И звук её голоса, что неизменно звучал в голове...

«Яс люх сы юкки сы ху» (Я уже не смогу без тебя), - сказала Протея. А он? Разве сможет прожить без неё?

- Аааааааааа! - разразился безжалостным ором узелок у него на груди.

Трезора рыдала, уронив сахарок. Эол потянулся за новым, но крошка отвергла его. Время кормёжки ещё не настало, но он всё же решил покормить. Горлышко узкой бутылки было затянуто тканью. Из которой, сквозь еле заметную щёлку сочилось то самое молоко. Наполняясь, мешок имитировал грудь, давя на которую, можно было напиться. Трези нахмурилась, когда в ротик ей угодила струя.

- Сы мэрла, (Не мама), - согласился Эол, - Яс имах, (Я знаю).

Виды вокруг постоянно менялись, но в то же время оставались похожими. Деревья на том берегу, отражались в зеркальной тени́ водоёма. Солнце уже уходило за край, и с обеих сторон от бортов мастерили весомые факелы. Их путь до сих пор пролегал вдоль долины. И отголоски её в виде редких домов у воды проступали сквозь яркую зелень. Любопытным и странным был мир, в котором не знали, что означает зима. Эол же не ведал иного! Он прожил в горах, и не стал бы спускаться исключительно ради забавы. Лишь только нужда сумела его убедить.

Наевшись, Трезора зевнула. Он приложил её тельце к груди. Тёплый, нежный, пропитанный светом, запах кожи и запах любви пробуждал в нём отцовские чувства. Верно так ощущает себя всякий нормальный яхым, держа на руках долгожданное чадо? Трези срыгнула ему на плечо, словно давая понять, что даже такие премилые крохи способны на дерзость.

- Дэр хума ларкум? (И это твоя благодарность?) - скривился Эол, вытирая следы «откровений», на что шаловливая кроха лишь показала ему язычок.

4. Глава 4

В комнате не было ничего, чем Протея могла бы прикрыть наготу. Голый матрац, стол, сколоченный наспех и кривой канделябр, где стояла свеча. Окно было заперто и в узкую прорезь зашторенных ставень проникал дневной свет. Тея взглянула на грязный матрац. На него было страшно садиться! Бурые пятна были похожи на кровь. Она обхватила себя руками и прислонилась к стене. Смерть в неволе — позор! Хотя, есть ли разница, как умирать, если смерть всё равно неизбежна?

Она вспомнила дом, светлую зелень михтийских холмов, аромат разнотравья. И сердце болезненно сжалось в груди. Вскоре дверь приоткрылась и стороживший снаружи суриец пропустил к ней какую-то женщину. Громко кряхтя и ругаясь под нос, она прошагала к столу, будто не видя стоящую в комнате девушку. Протея сперва отшатнулась.

- Лимбрахе, дэрсу лимбрахе, (Шлюхи, поганые шлюхи), - различила она в мешанине из слов.

Плюхнув сумку на стол, сурийка её распахнула и принялась копошиться, попутно вздыхая, ругаясь и требуя что-то на своём языке.

- Кезальма ту миа, (Пропади оно всё), - скрипуче пропела она и достала из недр котомки сияющий снадобьем пузырёк.