Я торопливо перевожу разговор на другую тему:

– А что же нужно, чтобы целебному делу научиться?

Старик отмахивается:

– Я тебя, графиня, всему, чему мог, научил. Дальше – сама.

– Нет, подождите! – нервничаю я. – Вы только мысли научили читать! А лечить-то нет!

Он, кряхтя, поднимается с лавки, манит меня пальцем и бредет к дверям. Я послушно выхожу вслед за ним.

Он спускается с крыльца, берет с земли увесистый камень и прицеливается в мирно сидящую на дереве белку. Я не успеваю даже спросить, что он собирается делать, как камень уже сбивает белку с ветки, и та падает на землю.

Я вскрикиваю и бросаюсь к раненому зверьку. Кровь течет из раны на крохотной головке.

– Зачем вы так? – слёзы текут ручьем, и я едва вижу худенькое рыжее тельце.

– Лечи! – вдруг командует Ставицкий.

– Я не умею! – кричу я.

Он пожимает плечами и разворачивается, чтобы вернуться в дом.

Я не знаю, что нужно делать. Интуитивно догадываюсь поднести руки к беличьей головке, сосредотачиваюсь. Нет, ничего не получается! Из раны продолжает течь кровь.

Но спустя пару минут вдруг чувствую какое-то странное тепло на кончиках пальцев. Касаюсь рыжей шерстки, глажу ее.

А еще через несколько минут белка вскакивает и быстро взбирается на сосну.

Я продолжаю плакать – теперь уже от счастья. Захар Кузьмич помогает мне подняться.

Я оглядываюсь – Ларион Казимирович уже скрылся за дверями. На крыльце стоит только его неприветливый лакей.

– Его сиятельство велел передать, что приезжать к нему более не надо.

Я киваю, прошу передать Ставицкому благодарность и сажусь на лошадь. Я многому научилась за эти дни, но понимаю, что это – лишь капля в море магических знаний. Возьмется ли кто-то еще учить меня им?

***

После обеда Дашутка приносит письмо.

– От княжны Бельской, ваше сиятельство! – важно сообщает она и кладет на комод аккуратно сложенный листок бумаги.

Я разворачиваю его, прыгаю взглядом по строчкам. Почерк у княжны красивый, буквы маленькие, круглые, со множеством завитушек. Я читаю, спотыкаясь на непривычных знаках. Как их там – ять, фита? Непривычно использование и некоторых вполне знакомых букв – «и» в латинском написании, с точечкой вверху, твердый знак в конце слов.

«Дорогая Натали!

Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии.

Перво-наперво, хотела бы извиниться за отказ папеньки обсуждать интересующую тебя тему – он давно уже болезненно воспринимает ее и даже в разговорах со мной крайне редко ее затрагивает.

Но ты должна знать, что во всём, что не касается этого, ты можешь рассчитывать на нашу приязнь и поддержку. И если когда-нибудь тебе потребуется помощь, то искренне верю, ты обратишься к нам без малейшего стеснения.

Как твои уроки французского? Я слышала, Татьяна Андреевна всё-таки наняла вам с Софи хорошего учителя».

Тут я невольно хихикаю. Да уж, тетушке пришлось раскошелиться. Но учитель, действительно, оказался толковым. Старенький француз, несколько лет назад променявший родной Париж на снега России, был мил, галантен и умел ценить настоящую литературу.

Хорошо, что я училась на инязе – выяснилось, что говорю по-французски я куда лучше Сони, и в отличие от кузины, читала в оригинале и Вольтера, и Руссо. В разговорах с месье Буазелем труднее всего оказалось не обмолвиться случайно о каком-нибудь еще не написанном произведении Дюма, Бальзака или Гюго, которые известными писателями еще не стали.

Софи на уроках нервничала, иногда плакала, а вечерами я слышала в ее комнате бормотание на французском языке – она учила слова и грамматику.

«Буду рада видеть тебя у нас в любое время. Прости, что сама не наношу вам визитов – ты же знаешь, что Татьяна Андреевна не очень ко мне расположена.