– Доброй наступающей ночи, Антон Ильич, – улыбнулся я, вспоминая телефонный разговор. – Мы как раз закончили. Собирался переодеться и к вам на ковер.

– А я вот сам дошел, не поленился, – пробормотал Ильич. Его сухие тонкие пальцы с ровными ногтями бегали по столу, перебирая мелкие предметы вроде одиноких сигарет, батареек, одноразовых телефонов, симок. – Ради такого события, знаешь ли.

– Ради какого?

– Ну как? На героя полюбоваться, который в одиночку провернул такое громкое дело. Разрыв закрыл, это раз. Аномальную тварь обезвредил, это два. – Ильич тяжело улыбнулся. – Новенькому пальцы оторвало, это три. Рекогносцировку на местности не провел и допустил чудовищную ошибку, это четыре.

– Что еще за чудовищная ошибка? И, подождите, с Шкловским все хорошо. Вот, пришили, а потому не считается.

Шкловский, мнущийся у порога дежурки, робко показал замотанную в бинт руку. Впрочем, на Ильича это не произвело впечатления. Он негромко сказал:

– Любимов. Милый мой. Ты знаешь, сколько стоит работа Мусорщика? Он, сука такая, профессионал высшей пробы. Старательно выставляет нам ценник безо всяких скидок и сожалений. Наш квартальный бюджет трещит по швам, а тут ты со своими пальцами. Или думаешь, мне из Москвы каждую неделю чемоданы денег шлют? Нет, Любимов. Ужимаемся как можем. Мы на пятом месте в стране по окупаемости, планы не выполняются, между прочим, второй квартал подряд.

– Так что за чудовищная ошибка, Антон Ильич? – мягко перебил я. Не терпелось покончить уже со всем и заказать еды.

– Ты, когда на место приехал, внимательно осмотрелся?

– Как обычно, по инструкции. Зачистил коридор, разогнал всех любопытных.

– Ага. Всех, да не всех. Ты знал, что в комнате, где засел Коммунальный, в тот момент еще один человек находился?

Я удивленно крякнул.

– Не было там никого. Мы проверяли.

– Никого, – подтвердил Шкловский. – Разрыв, чайник, Коммунальный. Газеты. И это, рыбеха лежала.

Ильич пододвинул к себе мобильник, лежащий на столе. Ткнул в экран и начал зачитывать:

– Ага. Мужчина. Сорок два года. Максим Евгеньевич Кузовой. Хозяин, собственно, комнаты. Проживает с девятилетним сыном. Их бабушка живет в этой же квартире, в комнате номер семь. Когда случился разлом, сын был у нее. А вот Максим работал внутри комнаты. И не выходил оттуда до вашего прихода.

– Откуда такие сведения?

Ильич оторвался от чтения и посмотрел на меня тяжелым взглядом. В его левом глазу зародилось бледное голубоватое свечение.

Кажется, я забыл рассказать еще кое-что. Поговаривали, что псковский Упырь – тот самый, воспитавший моего дорогого начальника, – страдал редкой формой эмоционального заболевания. Среди людей она называется шизофренией, а среди нас – пограничным состоянием. Дело в том, что Упырь время от времени проваливался в Изнанку наполовину.

Если снова представить, что наш мир – это рубашка, а Изнанка – ее внутренняя сторона, то логично, что нельзя быть одновременно с той и другой стороны. Ты всегда или снаружи, или внутри. А псковский Упырь мог просачиваться сквозь реальность, как микроскопические катышки грязи просачиваются через ткань. Он оказывался снаружи и изнутри одновременно, видел оба мира, и даже – поговаривают – запросто переносил предметы туда-сюда. Его подземная обитель являлась еще и перевалочным пунктом разных магических штук. Что-то вроде магазинчика потусторонних предметов, которыми он не стеснялся торговать.

Но я отвлекся. Вернемся к Антону Ильичу. Дело в том, что Упырь, прежде чем взяться за воспитание Ильича, покусал его, инициировал, тем самым передав свой дар. Ценность это или проклятие – не нам судить. Опять же, это все слухи, я не уверен на сто процентов. Но вот во что верили все члены Клуба и видели своими глазами, так это провалы Ильича на Изнанку. Особенно часто это происходило, когда Ильич злился.