- Мань. Я на тебе, наверное, женюсь, - Данил уплетает ужин и пытается разглядеть, осталась ли добавка. -  Тебя и трахать охрененно, и готовишь вкусно.

    Мне остаётся только улыбаться и не принимать близко к сердцу такую формулировку комплиментов. Он всегда так выражается, грубо и грязно. Сказывается бывшая работа в полиции и общение с аморальными элементами. А ещё стараюсь не реагировать с радугой в глазах на его слова про женитьбу. Это он так… Просто, к слову.

    Вечерний звонок родителям, пока Дан моется и не слышит моего вранья. Папа выпытывает, чем занималась его дочь весь день, а мама беспокоится о моём недоедании и питании всухомятку. Для папы пересказываю свой день, заменяя Дана на Тошку и, конечно же, умалчивая об активной сексуальной жизни, а маме обещаю прислать фото своего ужина, который далёк от сухомятки. Пожелав спокойной ночи, прощаюсь с ними и улыбаюсь входящему в комнату Дане, с полотенцем на бёдрах и моими любимыми дорожками стекающей воды. Так и хочется пройтись по ним языком, собирая каждую капельку. Отбрасываю телефон и бегу принимать душ, потому что по его горящим глазам знаю, чем мы сейчас будем заниматься и, несмотря на дневной перебор, всё равно теку и хочу свою зависимость снова и снова.

3. Глава 3

Дан

     То, что попал, понимаю сразу, зависая на бабочке, пытающейся взлететь с копчика. И чего ей неймётся? Такой красивый копчик, переходящий в упругую задницу. Поднимая за шкирку, оцениваю не только копчик. Маленькая, хрупкая по сравнению со мной малышка. Вся такая светлая, нежная, невинная, и, если бы не грудь между вторым и третьим, обтянутая белой майкой, и округлая задница, нереально смотрящаяся в комплекте с тонкой талией, подумал бы, что этой пигалице лет шестнадцать. Отпустил бы, несмотря на желание пройтись языком по крылышкам, поставить раком и трахать, глядя, как бабочка старается улететь, только, мудак, в глаза глянул, чистые, безоблачные, как июльское небо, и понял, не отпущу, сейчас данные по ней получу, и не отпущу.

- Карп, сука. По-хорошему прошу, - нависаю над ним, перегнувшись через его убогий стол, заляпанный жиром и кружками от чая. – Мне только одним глазком в заявление заглянуть.

- Не положено, - хорохорится Карпов, а сам косится на стопку бумаг, составляющую один общий бардак на его рабочем месте. 

    Выхватываю верхний листок, шлёпая одновременно по руке Карпа, тянущего прикрыть своё богатство, и быстро сканирую информацию. Крапивина Мария Владимировна, проживающая в северной столице, двадцать один год, а не скажешь. Копирую в голове адрес прописки, благо, фотографическая память, параллельно знакомлюсь с причиной её появления в этом гадюшнике.

    Когда-то я сам начинал в этой клоаке, мотивируя приход в полицию долгом перед родиной, чувством справедливости, и ещё кучей патриотических взглядов. Через год патриотические взгляды сползли, как грязь во время дождя. Деньги, связи, нежелание сдвинуть задницу. Думал, привыкну, буду как все, сидеть на жопе ровно, выезжая на место преступления и вешая висяки на бомжей. Не смог. Не привык. Через четыре года уволился, уйдя на вольные хлеба. За это меня здесь не любят. Взбрыкнул. Пошёл против системы. Докапываюсь до самого дна в поиске виноватых. Вот и сейчас смотрю на заявление, и понимаю, что зря девочка пришла. Пальцем никто не пошевелит.

- Справку ей выписал? – бросаю обратно бесполезно измаранный чернилами листок.

- Собирался, - Карп лениво зашевелился на стуле. Сука! Даже этой мелочью не озаботился! Знает ведь, что любой мент при проверке документов в обезьянник потащит до выяснения личности! А что в отделениях делается по ночам, Дан не понаслышке знает.