Наконец Брюммельмайер крепко схватил все еще крутящийся барабан, взглянул на безжизненно лежащую белку с неподдельным сочувствием – и тут его добрые глаза озарил немой ужас.

– Да ведь здесь, в барабане, укреплены острые гвозди! Эта бедная белка искалечила себе все лапы!

В ответ раздался уже знакомый суровый смех.

Когда мы после этого отправились к себе в комнаты, мой друг внезапно остановился на лестнице, взялся по своей привычке за верхнюю пуговицу моего мундира и воскликнул:

– Непомерная тварь! Ты заметил, что у всех животных, мучимых ей с рафинированной жестокостью, есть нечто человеческое во взгляде?.. Будто это люди, заколдованные Цирцеей, жертвы колдовской беспощадности! – Брюммельмайер поежился. – Что-то я уже не уверен, что хочу оставаться в этой проклятой дыре. Переночевать в замке, принадлежащем ведьме-аристократке, так обращающейся с животными? Тем паче – притащить сюда штаб!

– Она всего лишь женщина с причудами, – отмахнулся я добродушно. – Согласен, что это не самые нормальные причуды, но подумай о том, какие затейливые байки мы могли бы травить потом среди армейских! Да и мы с тобой – выносливые парни, Брюммельмайер, бывалые. Уверен, мы справимся со всем, что эта ведьма на нас натравит.

– Но что, если действительно случится что-то плохое? – с сомнением протянул мой друг. – Что, если она и с нами в какой-то момент начнет обходиться, как с той собакой?

– Мы – армейские, – отрезал я, – а значит, на нашей стороне власть и закон. Никто в здравом уме не покусится на нас. Давай просто примем это приключение и посмотрим, куда оно нас приведет. У меня такое чувство, что ничего плохого не случится.

– Не знаю, не знаю… – Я явно не преуспел в том, чтобы развеять надуманные страхи чувствительного натуралиста. – А, черт – ладно! Остаемся. Но если хоть что-то этой ночью пойдет не так – мы улепетнем оттуда быстрее, чем ты успеешь сказать «ведьмина лоза»!

– Договорились, – улыбнулся я. – А теперь давай пойдем и покажем, что мы, солдаты, ее не боимся.

Опустившись на кровать в своих фешенебельных временных покоях, я проспал что-то около часа, как вдруг меня разбудил подозрительный шум. Мне послышалось, будто прямо в соседней комнате Брюммельмайер заходится в предсмертном хрипе – а поверх этого заливисто хохочет хозяйка замка. Этот ее злорадный клекот напоминал дикий, полузвериный звук, напугавший меня прежде в лесу.

Стряхнувши сон, я какое-то время напряженно прислушивался: ничего! Затем позвал Брюммельмайера по имени, но ответа не услыхал. Решив более не медлить, я схватил лампу и поспешил к дверям в соседние покои. Зрелище, представшее моим глазам, заставило меня поспешно отшатнуться.

Брюммельмайер, бледный и недвижимый, лежал в постели: левая рука безжизненно повисла, на правой стороне шеи алели две небольшие ранки, откуда медленно стекала пара тонких струек крови… Я почему-то ни капли не сомневался в том, что он уже мертв. Над его головой, на гардине, вцепившись крючковатыми ноготками в ткань, неуклюже висел с сытым видом громадный нетопырь – и дико таращился на меня черными глупо-жестокими глазками…

В неописуемой ярости я схватил лежавший на ночном столике натуралиста револьвер – как вдруг комнату озарила вспышка молнии, такая яркая, что мои глаза и мозг будто объял огонь; вскрикнув от накатившей рези, я потерял сознание.

Когда я очнулся, над моей постелью стоял наш старый добрый дивизионный врач.

– Ну, слава богу, мой дорогой, мы вас вытащили, – сообщил он.

– Как я попал в лазарет? – выпалил я, растерянно озираясь.