Ромка растерялся. Ему нравилась эта девчонка, чем-то похожая на хрупкую фарфоровую статуэтку пастушки, и он не прочь был познакомиться с ней поближе. И вот — идеальная ситуация, не какая-то там банальная дискотека или бар, а практически романтика — кладбище на закате, таинственный камень и испуганная, почти лишившаяся чувств барышня… Он даже испытал некоторое сожаление, оттого что барышня, хоть и была бледна, но продолжала вяло трепыхаться. Множество мыслей вихрем пронеслось в кудлатой голове Кайсарова-младшего, и лишь после этого он догадался повнимательней вглядеться туда, куда указывала Мика. То, что он увидел, ему крайне не понравилось.

Нет, кричать он не стал, просто покрепче прижал к себе Мику, подхватил и почти бегом потащил её обратно к камню.

— Что с ней? — переполошилась Алька, увидев подругу на Ромкиных руках.

Михаил, укладывавший последние куски дерна на то место, где он зарыл собаку, выпрямился и тоже вопросительно уставился на них.

— Отпусти меня, — слабо, но вполне внятно потребовала Мика. — Я сама.

— Там, похоже, кто-то утонул, — осторожно ставя девушку в траву, сообщил Роман.

— В смысле — кто-то? — дернулась Алька. — Опять собака?

— Человек! Там, в канаве. Или у меня глюки… Но Мика тоже видела.

Та в подтверждение молча кивнула. Она, кажется, даже узнала это лицо, но пусть лучше Михаил сам посмотрит.

***

— Ну вот, дожили, наконец… — Савелий перекрестился на подновленные купола монастырской церкви. На дворе стояло непонятное время, называвшееся «перестройкой». Ну и ладно, пусть лучше перестраивают, чем ломают. Вот и обитель восстанавливают, окна стеклят. А он, хоть и в город перебрался, все равно за родную Геогиевку душой болеет. Надо вот в храм зайти, поставить свечи за упокой. И за отца, и за деда, и за прадеда с прабабкой, и за остальных пращуров. А после — на кладбище завернуть, проведать. Все они там, кроме не вернувшегося с войны деда. И от родного дома недалеко, и вместе. Вот только на прапрадедовой могиле крест упал, но это он в следующий раз поправит. А может, и памятник закажет или крепкий чугунный крест с именем — чтобы помнили Никиту Ивановича Стрельцова, лучшего в деревне охотника и крепкого мужика, который самого Гришку Кистеня не побоялся.

Савелий гордился тем, что он знает историю своего рода — не то, что нынешняя голь перекатная, на стариков плюющая со своей убогой колокольни. Он и бабку не забывает, помогает то крышу починить, то картошку выкопать. И матери с ним живется, не тужится. Сына бы ещё в люди вывести, вот и продолжится род, продлится на земле.

А золото, стало быть, скоро пора будет по назначению отдавать — не зря они его столько времени хранили, таили ото всех, а от себя — в первую очередь. Хотя искушения были, ох были… Да и сейчас есть.

От этих мыслей Савелий ещё раз крестом обмахнулся. Ничего, вот в следующий раз будет времени побольше — и в лес сходить, и захоронку достать. А после сразу туда, в обитель. И сына с собой возьмет, чтобы знал, чем история с золотом закончилась, и внукам-правнукам рассказывал.

***

— Ванька… — протянул археолог, когда они спустя пару минут были около канавы. Мика дошла туда самостоятельно, хотя и заботливо поддерживаемая Ромкой. Оставаться около камня она отказалась категорически и все время твердила, что уже пришла в себя. Она ведь не обморок упала, просто ноги от страха подкосились.

Алька, глянув в воду, вскрикнула и тоже побледнела.

— Рубашку сними, будешь мне помогать! — велел Михаил Роману, а сам мгновенно разделся и бросился в воду.