Высокая комиссия в свою очередь, насладившись везде еще влажными полами, жёлтым сиянием кранов и матовым блеском кафельной плитки, удовлетворенно повертев в разные стороны головами, мазнув кое-где – один за другим – даже пальцами – на ощупь оценки бывают гораздо точнее – заглянула в другие помещения… Потом в туалет…

Там, в глубине помещения, на возвышении, как на троне, около свежезакрашенного белой краской окна, под непрерывный шум постоянно льющейся воды и в ряде случаев периодически еще более шумно, с фырчаньем, вразнобой срабатывающих спускных клапанов высоко расположенных сливных бачков, со спущенными штанами, светя голым задом и скромной частью своего мужского достоинства, сидел над внушительной дыркой туалета, низко опустив при этом голову, а проще говоря, слегка раскачиваясь, дремал, широко разведя в стороны острые локти и коленки, как раз тот, ныне опальный дневальный.

Его действительно немножко пропоносило от нервов, а может и пища какая столовская с непривычки не пошла, бунтанула, но, так или иначе, в сумме, пронесло всё же парня. Но пронесло, можно сказать, не серьезно, так, чуть-чуть, самую малость. Дело уже, в общем, прошлое, уже законченное. Даже дух, почти весь выветрился – сквозняк помог и хлорка съела… И теперь он, озадаченный, но расслабленный, окольцевав шею солдатским ремнем, как и положено, при этой процедуре, сидя отдыхал, размышляя о превратностях солдатской судьбы.

И что из того, скажете вы, сидит себе солдат и пусть сидит, что тут такого? Армейский устав такое не запрещает. И общественный туалет для этого изобретён, кто не знает. Так нет? Так, конечно так, правильно, кто спорит!

И комиссия ничего бы наверное не имела против, незаметно бы и вышла, не брось он, солдат, случайно свой затуманенный глубокими философскими размышлениями взгляд в их сторону. Но фортуна сегодня к нему была явно не благосклонна. Она никак не хотела поворачиваться к нему своим благостным и желанным передом, а все, черт её дери, задом и задом!

Сквозь легкую дрёму и романтический шум морского прибоя, водопадом журчащего по трубам сливных систем, солдат, неожиданно видит напротив себя толпу офицеров с большими звездами на погонах. Ему привиделось даже, что их очень много! Всё в дымке, как во сне. Причем, они, офицеры, были ни где-нибудь, а рядом, совсем близко от него. Вот они… Молча, внимательно, и, главное, весьма укоризненно, точнее сурово его разглядывают и, как ему показалось, чего-то от него вроде ждут… Объяснений?! Оправданий?! Всё, значит попался, пропал! В душе у молодого солдата опять всё привычно оборвалось и заледенело. Мгновенно стать маленьким и затеряться, как мышонок из той детской сказки, у него, как и раньше, до этого, не получилось… Мама…

Неожиданно для себя самого он, вдруг, подскакивает с «очка» и, молодцевато прищелкнув каблуками, вытягивается по стойке «смирно». Гены что ли какие белогвардейские подлые сработали, выручили, что называется!.. Так прямо, без штанов и – смирно! Правда, прищелкнуть каблуками, как какой-то поручик Ржевский или какой другой, он не смог, так как одна нога потеряв опору прямиком скользнула в черную дыру туалета. Провалившись там по щиколотку, неловко повернувшись, вместе с сапогом, надежно застряла на глазах просто онемевшей от удивления высокой комиссии. Ни хр… В-во, кино!

Онемевшей и остолбеневшей.

Никто из них такого в своей жизни никогда не видел и не встречал. И смех и грех. Судя по всему, скорее всего – ЧП!

Бедняга солдат, резко поймав рукой качнувшуюся к нему стену, опершись о неё, крутит ногой, пытаясь её вытянуть, с сапогом или без – как уж получится. Лишь бы скорее! Крутит, дёргает… Ан, нет, не поддаётся. Никак!.. Он уже шмыгает носом и вот-вот расплачется. На лице ужас, в глазах недоумённые слёзы – то ли от боли, то ли от обиды… Ответственный подполковник поворачивается к свите, растерянно разводит руки: