На их лицах, фуражках, плащах, сапогах – тёмные следы талого снега. Офицеры шумно отряхивают с себя мокрые брызги в стороны и на пол…

Доложив по уставу, командир роты и все офицеры по очереди здороваются за руку.

– Как у вас тут… тепло! – морщась, одобрительно замечает один из них, заместитель по боевой подготовке, подполковник Мещеряков. А шумно выдохнув носом, со знанием и весело добавляет. – Голый «Шинель № 5», да, командир? – Это видимо про запах в казарме.

– Так у нас всегда так, товарищ подполковник: зимой и летом одним цветом… – осторожно, не зная, куда качнется тема, поддерживает старший лейтенант, наблюдая за реакцией ответственного дежурного.

– Ну ладно, ладно, без лирики тут, – ворчит, оглядываясь, тот, и коротко бросает. – Пошли, посмотрим роту.

– Свет включить, товарищ подполковник? – Услужливо предлагает замполит Ягодка.

– И так увижу, не слепой. – Несколько недовольно заявляет ответственный дежурный и шагает в глубину казармы.

За ним, выстроившись по старшинству, цепочкой, почти бесшумно, двинулись остальные командиры. Так, за ведущим, как нитка за иголкой, они прошли по всему спальному помещению. Где нагибаясь, где ныряя под раскинутые со второго яруса руки и ноги спящих солдат, заботливо поднимая с пола упавшее одеяло или завалившийся сапог, иногда чуть слышно чертыхаясь, неосторожно споткнувшись в сумраке о темные предметы: табуреты, углы коек, тумбочки…

И в этой роте – как и в остальных, впрочем – все было нормально. Всё как и положено, как и должно быть по Уставу. Всё на своих обычных местах: солдаты спят, одежда сложена, сапоги расставлены, портянки сохнут, наряд и командиры на месте. Все койки заняты, кроме, естественно, коек суточного наряда.

– Так… – неопределенно кашляет в кулак проверяющий. – Идём дальше.

Вышли из темноты на свет дежурной лампочки.

Прошли мимо стоящего навытяжку нового дневального. Молодой солдат как взял под козырек, когда они вошли в казарму, так и застыл в этом положении до конца обхода. Офицеры сделали вид, что не заметили: что уж такого, ну. старается… ну, молодой ещё совсем… чуть, может, растерялся от уважения… ничего, научится. Прошли, отведя суровый взгляд, вроде не заметили. Последним в цепочке проверяющих топтался сержант-дежурный. Проходя мимо дневального, увидев это безобразие, страшно округлил глаза и, повертев пальцем у виска, грозно махнул рукой, мол, отомри, придурок!

Дневальный медленно опустил одеревеневшую руку и расслабил судорогой сведенные ноги. Только потом осторожно выдохнул – пронесло?! Больше всего он боялся вопросов. Не знал ещё, что и как нужно отвечать. Но, кажется, обошлось. Аж взмок весь. Сердце бешено стучало где-то в районе живота, как раз под ремнем, он это хорошо видел по прыгающей под его ударами желтой солдатской пряжки. На лбу, на висках, под пилоткой всё вспотело. Солдат расслабил шею, даже чуть-чуть пошевелил головой. Фу-у, обошлось! Но всё равно боялся шевелиться, – а вдруг, еще не совсем ушли.

Высокая комиссия, между тем, цепочкой, любопытствующе повертев туда-сюда головами, прошла ленкомнату, классы, затем бытовку, втянулась в умывальник…

В глубине спального помещения опять появились чуть-чуть вздремнувшие – пятнадцать минут уже же прошло, ну! – сильно озадаченные туалетной проблемой молодые солдаты. Они опять с разных сторон нетерпеливо семенят, шлепают сапогами – сонные призраки в белых кальсонах – с руками в той же, привычной по-ночам балетной позиции – «у источника». Не замечают – не до того! – стоящего почему-то по стойке «смирно» – это ночью-то!» – с вытаращенными в их сторону глазами-блюдцами дневального, при этом что-то предупреждающе судорожно им сипящего, как та глупая ворона, подавившаяся вдруг от жадности дармовым сыром. Страждущие, не отвлекаясь на эти внешние мелочи, не глядя по сторонам, так же гуськом протопали в сторону туалета.