Парнишка, худенький и долговязый, с растрепанной шапкой светлых волос — спасибо мамочке за дивный генофонд — встает сбоку от Ройха и выкатывает на меня мрачный недовольный взгляд.

— Кто это?

По тону уже ясно, мне подписали приговор на ссылку в Сибирь.

Ну и ладно.

Семейные дела многоуважаемого Юлия Владимировича меня не касаются. Мне своих хватает. Именно поэтому, пока Ройх о чем-то договаривается с пацаном полушепотом, я быстро-быстро пишу на листочке, подсунутом барменом, заказ на шампанское. Количество бутылок. Марку — поприличнее, не травить же любимых читателей бормотухой какой! У меня, между прочим, юбилей! Двадцатая книга написана, десятая вышла в тираж! Да и пить мы будем за счет издательства, ха-ха…

Я не слушаю.

Нарочно не слушаю.

Заставляю себя отстраняться от всех посторонних звуков. Но они все равно долетают, влезают в уши, раскаленным пчелиным роем клубятся в голове.

— Антоний, мы договаривались…

— Тут детская комната отстойная. Батуты для малышни.

— Пожалуйста, потерпи. Я выясню кое-что и мы пойдем есть мороженое.

— Я хочу с тобой.

— Нельзя со мной, малыш.

Хороший папочка. Идеальный папочка. Прикормленный!

Я с ожесточением ставлю точку после указания, в какой номер звонить для выяснения вопросов. Двигаю бармену, а сама торопливо шагаю прочь. Быстрее. Быстрее к Киру. Пока он не остыл, пока я весь мир своей ненавистью не затопила.

Дышать уже сложно.

Обидно только одно — одновременно со мной, Ройху удается заключить со своим сыночком перемирие. Парень тоже срывается с места и со скоростью напуганного кота уносится в сторону стеклянной двери, за которой высится детский городок.

И Ройх, конечно же, успевает сгрести меня за локоть.

— Мне казалось, что тебе нужен твой диплом до перевода, — сухо чеканит он, — моя информация устарела?

Боже, боже!

Идут года, растут леса, реки утекают вдаль, а Юлий Владимирович Ройх — как использовал шантаж как средство дипломатии, так и использует!

— Как же прижала вас жизнь, Юлий Владимирович, — произношу холодно, — если вы уже даже курьером подрабатываете.

У него глаза вспыхивают жаркими кострами.

Что ж, хорошо, что есть какие-то неизменные вещи. И не только то, насколько сильно он меня бесит, но и то, насколько сильно я умею раздражать его. Меня всегда цепляло его равнодушие. Пусть ненавидит. Это меня устраивает.

— Нам нужно поговорить, — он произносит отрывисто, с большим усилием вымучивая из себя нейтральность.

— Нам не о чем говорить, — поправляю я, покачивая головой, — вы сейчас вынете мой сертификат из вашей дивной папочки, я его заберу, и до свидания. Меня ждут, между прочим.

Костры в его глазах полыхают сильнее. Я почти вижу, как взрывается в небо огненный столп его эмоций, как летят по ветру жгучие искры гнева.

А мне плевать. Я огнеупорная нынче! Какие чудеса творит с женщиной оскорбленная гордость — никаких романов описать не хватит.

— Выдели мне пять минут, — произносит сквозь зубы, — только пять минут. И я отдам тебе диплом, и избавлю тебя от своего присутствия.

— А я погляжу, годы вас не щадят, — кривлю губы, — раньше-то вас на всю ночь хватало. А сейчас пять минут. Сочувствую…

Скрип его зубов — музыка, что ласкает мою душу. Да, профессор, три года писательского мастерства отточили мои умения в искусстве пикировок. А два года с разбитым сердцем научили быть стервой, беспощадной к предателям. Год после знакомства с Киром меня, конечно, смягчил, но наивной девочкой вновь не сделал. Мне и не хотелось.

Не нравлюсь, Юлий Владимирович?

Не стоило вам приезжать.

И забирать мой диплом тебе тоже не стоило.