На этом месте свидетельства очевидцев обрывались, и тем не менее, несмотря на обилие противоречий, они привели меня сюда: на борт помянутых желто-синих кораблей под красным английским флагом, которым наутро предстояло сняться с якоря и растаять в далеких далях. Я вдруг увидела, что стою на палубе совершенно одна, да и не на палубе вовсе, а на берегу острова, знакомого по размывчатым изображениям на картах, я даже на секунду забыла, что это не Туанаки, а по соседству, что занесло меня не бог весть какими судьбами на Мангаиа – атолл, лежащий в пяти километрах над ложем океана, по очертаниям – вылитый скат, гигантским кольцом объявший широкое известняковое плато с бесчисленными рифами и гротами, вымытыми сильным прибоем, невозделанными землями и топкими озерами, переходящими в холмистый ландшафт, где сыро на вершинах и сухо с подветренной стороны, на склонах. Столь же красноречива и летопись Мангаиа. В ней содержались сведения буквально обо всем: кто кому приходился сыном, кто чьим наследником, кто титулован законно, а кто обманным путем – с той давней поры, когда предки мангаиан в выдолбленных из бревен челнах и каноэ подались на восток, навстречу Сириусу, и когда, причалив к разрозненным землям, стали их заселять. Хроника здешних мест скреплялась не датами, но узами крови, которая текла по причудливо разветвленным каналам, через роды и поколения, время от времени проливаясь на полях сражений.

Я могла только гадать, какая встреча ждала Моуруа на берегу, но – будто сбитая с толку нечистым – вдруг живо представила, как соплеменники налетели на гонца с расспросами: что за бледнолицые гости и откуда пожаловали, как было единодушно решено, что посланы они самим Тангароа, божеством, которому поклонялись на Мангаиа в глубокой древности и который потерпел поражение от брата своего Ронго и бежал в открытое море. Передо мной как наяву потянулся живой поток: люди шли к каменной статуе Ронго, стоявшей недалеко от берега, – почтить память о роковой битве и отблагодарить бога за то, что тот уже во второй раз дал отпор врагу и всему его эскорту. В скудном своем воображении я рисовала, как выступил вперед гонец Моуруа и затянул перед идолом хвалебную песнь, исполненный гордости, присущей человеку чести, мощное его телосложение выдавало закаленного, дожившего до седин воина. Было время, когда он – еще необрезанным мальчиком – ходил в самом последнем ряду бойцов, вооруженный дубиной из железного дерева; с тех пор немало воды утекло: постепенно, битва за битвой, он продвигался вперед, мужественно закрывая бреши, которые оставляли сородичи, сменил оружие и теперь лихо орудовал топором и копьями, оснащенными базальтовыми наконечниками, – вся его жизнь прошла в долине старой лагуны, вокруг которой громоздились исполосованные ветрами прибрежные скалы, напоминая трибуну гигантского амфитеатра, где спокон веков мерились силами воины различных племен – потомки враждовавших друг с другом богов, – схватки продолжались до тех пор, пока глухие удары барабанов войны не возвещали о прекращении боя, после чего все пускались в пляс, во время которого пронзительные вопли танцоров заглушали стоны раненых, триумфальный клич сотрясал ночь и наводил ужас до самого рассвета, и только тогда звучала дробь барабанов мира. Победителю доставался «Мангаиа» – титул правителя, награда немалая. Мангаиа значит мир, Мангаиа значит сила, временная власть, достаточно прочная, чтобы решать любые вопросы: кого куда поселить и какой участок земли дать в надел, а кого лучше спровадить на бесплодные карстовые рифы, где процветает один сушняк. Там, в холодных и сырых известняковых пещерах, отсиживались в ожидании своего часа побежденные, спадая с тела, пока не оставались от них кожа да кости или пока число их потомков не умножалось настолько, что надежда разбить обидчиков в ближайшем сражении вновь начинала крепнуть. Я отчетливо видела, как сверкают в полутьме белки их глаз, слышала, как капает на их головы и затылки вода со сталактитов, давилась запахом гнили.