Герман задержался у тяжёлых ворот, рассматривая витиеватые гербы, заключённые в круглые медальоны. "Химеры", – неприязненно подумал он, сквозь причудливый узор чугунины глядя на пространство двора.

Ноябрь в этом году выдался тёплый, но остывшая земля казалась колючей, и Герман энергично зашагал по дорожке, выложенной потрескавшейся плиткой.

На входной двери висел большой навесной замок, что называется, "амбарный", но незапертый, а просунутый дужкой в петлю. Вокруг не было, в принципе, ничего примечательного, одно слово – заброшка, но что-то иррациональное заставило Германа вглядываться в окружающее внимательнее.

Он снял замок и толкнул дверь.

Дом был весь какой-то сквозной, снаружи вроде крепкие стены, а внутри пустота. В центре деревянная лестница, в целом неплохо сохранившаяся, только кое-где не хватало ступеней.

Герман запрокинул голову. Вокруг лестницы, как в амфитеатре, поднимались этажи. Ветер шелестел обрывками обоев и шевелил лоскуты кое-где сохранившихся занавесок.

Вдруг краем глаза Герман заметил движение, кто-то бесшумно скользнул в парадное. Он быстро оглянулся – женщина, одетая во что-то тёмное, метнулась и исчезла, только стук каблуков какое-то время звучал, но вскоре и он стих.

– Полиция! – громко сказал Герман, делая шаг вперёд. – Выйти и предъявить документы!

Никакого ответа. Одновременно за поясом затрещала рация, оттуда донёсся надтреснутый голос, похожий на механическое эхо, слов было не разобрать.

– Х-хо… з-зурга-а-а… доло-о…

По спине пробежал озноб. Герман расстегнул кобуру. Откуда-то сверху послышался стук каблуков. Герман быстро пошёл к лестнице, хрустя битым стеклом и щебёнкой.

Нижние пролёты были освещены хорошо, но верхние терялись в полутьме. Герман осторожно поднимался. От каждого шага лестница вибрировала. Он прошёл уже три марша, когда послышался лай собаки. В пустом доме гулкое эхо гуляло по всему зданию, но Герман понял, что он доносится с первого этажа.

Сбежав вниз, он сразу заметил цепочку следов, ведущих в западное крыло. Собачьи, крупные, посреди холла они вдруг обрывались.

Герман сделал несколько фотографий и отослал экспертам. Застегнув куртку, вышел на улицу.

Над пустырём медленно растекались мрачные ноябрьские сумерки.

Акишев вёл машину молча, не сводя глаз с дороги.

Герман достал телефон. Несколько пропущенных вызовов: от дочки, от родителей и от бывшей. Бывшая звонила редко. Зачем? Обругать, унизить, припугнуть, что не привезёт дочь? Но он знал, ничто не могло заставить её делать то, чего она не хотела.

Два месяца назад дочке исполнилось восемь. Они с бывшей устроили для неё праздник. Вечером, укладывая дочку спать, Герман заметил, как она становится похожа на мать, также подкладывает ладонь под щёку.

"А глаза-то мои, светло-карие", – с удовольствием подумал он и улыбнулся её словам.

– Папа, у тебя глаза как лесные орешки!

Перезванивать бывшей Герман не стал, к чёрту! Но всё же следует поторопиться.

Потом позвонили из экспертного отдела. Следы, обнаруженные в особняке, действительно принадлежали собаке крупной породы, предположительно, одной из древнейших групп – молоссов, – возможно, канне-корсо.

Дежурный сказал, что в Доме с химерами уже было что-то, связанное с собаками. В базе значилось, что в тысяча девятьсот девяностом году дело было прекращено из-за отсутствия картины преступления, зафиксировано нападение бродячих собак на человека, гибель которого сочли несчастным случаем.

Пустырь, заброшка, собаки.

Возможно, связь есть. И есть свидетель. Илья Михайлович Фингель, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, в девяносто первом признан невменяемым и помещён в психиатрическую больницу. Выписан. В настоящее работает в отделе редкой книги Российской национальной библиотеки.