Ваня толком не объяснил жене, при каких обстоятельствах они были близки, обмолвился лишь, что после похорон и алкоголя им было очень весело, а большего он и сам не помнит. Как бы то ни было, Света добилась того, о чём мечтала, а он выполнил долг, хоть и пожалел о проявленной слабости, узнав о скором прибавлении. Его ночные прогулки возобновились.

Беременность девушки прошла в печали, бессоннице и подавленности, Иван уходил каждую ночь и возвращался утром грязный и недовольный от вида жены, от её живота и нудных расспросов.

Вопреки подозрениям Светы, муж не пьянствовал, а проводил ночи в страстном бреду на кладбище. Он утолял запретную жажду и безумными ночами отдыхал от нормальных, тошнотворных дней.

Он мог бы остаться на кладбище навсегда, отрекшись от отцовства и семейной жизни полной лжи, но утром, на каком бы погосте он ни был, на смену заступал другой, Дневной. Дневной любил то же, что и Ваня, от этой мысли Ване становилось противно. Дневной припадал к тем же могилам, Ване отвратительно было думать об этом. И потому мужчина всякий раз возвращался в реальность, которой по-настоящему боялся, где он муж и будущий отец и где эти слова ничего для него не значат, но надо делать вид и притворяться, что любишь, вопреки злобной природе, не наделившей его любовью к подобным вещам.

– Я рожаю, Ваня-я-я! Вызови…

Мужчина выбежал из квартиры прежде, чем Света успела договорить. Он просто не мог этого вынести. Лучше соседство с Дневным, чем это. Ваня ушёл из дома, не собираясь возвращаться.

В первую ночь после выписки из больницы Света взяла малышку из люльки с собой в кровать, чтобы успокоить.

Ей приснился муж: он раскапывал свежую могилу с остервенением, с внезапными порывами смеха, хрипя и пуская слюни. Света перевела взгляд на надгробие, где в круглом окошечке застыло розовое, сморщенное детское личико… Откуда-то появилась Ольга Фёдоровна: молодая, в откровенном кожаном наряде, подошла к Ване и, поглаживая по голове, открыла ему рот и засунула туда горсть земли… Грязь и слякоть, всюду лужи, мама бежит, перепрыгивая через них, но путается в ногах и, споткнувшись, цепляется за Свету. Света падает. Лужа проглатывает её с головой и тянет куда-то всё ниже и ниже. "Мама!" – кричит Света и видит, как высоко, там, где она провалилась, подошва маминой туфли запечатывает проход, вдавливая бессмысленные слова в сырую землю: "Наконец не буду пахнуть по-стариковски…"

Наутро Светлана проснулась и не нашла в люльке ребёнка. Стала звать, но в доме было тихо. Она вдруг вспомнила, что брала дочь к себе. Разворошив постель, под бесконечными, запутанными, тяжёлыми и влажными от пота и чего-то ещё одеялами, простынями и пелёнками она обнаружила бездыханное тельце.

Иван вернулся домой, больше, чем обычно запачканный в земле и провонявший гнилью. Из кармана старой клетчатой рубашки торчала лохматая гвоздика, а в брюках он держал наизготове опасную бритву. Все дни, что Ваня провёл на погосте, он только и думал, как воспользуется ею.

Когда мужчина вошёл в дом и встретился в прихожей с женой, собравшейся на прогулку с новоиспечённым ребёнком, его сердце подскочило и дёрнуло за собой руку, сжимавшую оружие.

Но что-то его остановило. Иван ослабил хватку. Почуяв знакомый запах, он со смутным предчувствием подошёл к коляске и впервые увидел дочь. Истерическая, паническая надежда захватила его существо. Он взглянул на жену, а потом резко наклонился и поцеловал ребёнка в ледяной лоб. Радость искривила жёсткое лицо Ивана. С удивлением и восхищением он поцеловал замёрзшие пальчики ног, холодный живот и сухие губы. Хотел было взять дочь на руки, но скользнул по открытому предплечью жены грубой тканью рубашки.