Побрив ноги, Света заметила, что и руки у неё неприлично волосатые. Она провела по ним лезвием. Безрезультатно. Обезьяний мех ни в какую не поддавался. Она огляделась и увидела на раковине, рядом с собой, опасную бритву. Должно быть, мужа? Прежде Светлана никогда её не видела, а сейчас та оказалась под рукой как раз, когда нужно! Девушка осторожно взяла бритву, посмотрела в стеклянные глаза в отражении и, прижав лезвие к запястью, повела его вверх.

В этот момент Ольга Фёдоровна вернула себе бесплатный проезд в транспорте и льготы на коммунальные услуги.

Безмерно счастливый Ваня с букетом искусственных гвоздик вошёл в ванную, где лежала изрезанная Света. С облегчением вздохнув, он полез в кровавую воду и, наслаждаясь женой как никогда, захлебнулся.

Ваня вернулся к родителям и всё вспомнил, пока они его ели. На Ванину могилу пришёл Дневной.

Свету завернули в саван, заперли навеки с тканью, обжигавшей воспоминанием о смерти дочери. Змеи выползли из Светиной груди и обвились вокруг.

Молодая, очаровательная брюнетка, завёрнутая в аромат ванили, как в шаль, зашла в переполненный трамвай и, наклонившись над тощей, лысой девицей, грозно сказала:

– Уступи место! Постыдилась бы…

Пассажиры трамвая одновременно поднялись и обступили Ольгу. Полчища надсадно рыдающих теней толкнули женщину к выходу. Волосы Ольги Фёдоровны вмиг поседели, вагон заволокло стариковым запахом.

На следующей остановке её уже ждала зловонная, бурлящая лужа.

Мой милый старик, как же я рад видеть твои смеющиеся глаза! Старушка любимая, почему мне так тяжко на душе?

Отчего мне больно видеть этот короб и сусеки, отчего мне кажется, что это не кузница моя, а гроб? Ну же, родители, ответьте: что за тревога меня переполняет? Скажите, что это пустое, скажите, что я могу остаться с вами навечно!

Я знаю, что не могу. Меня зовёт дорога похоронным звоном. И я должен вас покинуть, чтобы пройти свой путь и достойно встретить смерть.

Не плачьте. Я вернусь. Прощайте… Всего-то надо спрыгнуть с окна на лавку и запустить колесо. Однако как ласково сегодня греет солнце! Ах нет, не должно нежиться в небытии, как бы ни ласкало треклятое светило…

Прыжок!

Удар об лавку смял бока, вековая пыль с половиц залепила поры, двери не остановили, не задержали, не защитили: выпустили в горестный мир, таращась вслед смертнику распахнутым оком. Порог слабо попытался спасти, встав на пути, или только сделал вид, чтобы облегчить совесть. Чрез сени – последний вздох дома – на чистилище крыльца и дальше: во двор, пропахший разложением, минуя ворота, рассеивающие даже воспоминания о надежде, прямиком в гнетущее будущее.

И вот уж скачет первый вестник скорой гибели.

Нет, заяц, я умру не так. Лишь часть души отдам тебе, ушастый. Слушай же мою песню о любви и смерти, поплачь немного о доле бедного горемыки, и прощай!

Второй гонец спешит, предрекая ужасные страдания и одновременно – конец всякому горю.