Вращение вокруг своей оси стало укачивать. Очень хотелось знать, кто завел проигрыватель, где тот человек. Вот он! Рустик! Только старый. Глаза впали глубоко под брови, морщина разрезала лоб пополам. Окно, шкаф, дверь, белая стена… Исчез. Я его не видела несколько оборотов.

…И вдруг, только его глаза, это было совсем близко – слезящиеся веки с прутьями ресниц, белки, испещренные извилистыми сосудами, и круглые аквариумы зрачков. Он читал названия композиций, или смотрел на меня и тоже плакал? Я попыталась крикнуть его имя, но губы склеились. Точнее, рта у меня вообще не было. Я всего лишь железная шпунька, двигающая виниловую пластинку. Попытка крика, ком воздуха, раздвинул мышцы гортани и щек, казалось, сейчас лопнет голова. Стало невыносимо больно. И я проснулась…

Сразу позвала Рустика. Он был рядом, попросил не шуметь. Человек, в которого мы попали, только что проснулся и смотрел в потолок. Наверное, вспоминал, что снилось.

Взгляд объекта резко упал на мутный контур окна за занавесками. Я смогла разглядеть комнату. Письменный стол с раскрытой тетрадью и настольной лампой. Полушария Земли на стене – географическая карта, рядом фото старушки в рамке, еще что-то, не разобрать в полумраке…

Детская рука высунулась из-под одеяла. Вспыхнул слабый свет настенного бра. Ребенок вытащил из-под подушки книгу, маленькие пальцы стали листать страницы. Я узнала по картинкам – «Волшебник Изумрудного города».

Хотелось бы расписать каждую минуту. Но, все что я успела запомнить, это жирный пунктир точечных флэшбеков. Например, в туалете вместо рулонов бумаги, в деревянных карманах, прибитых к стене, типа почтовых ящиков, рваная газета и маленькие красные книжицы «Блокнот агитатора». И невероятное, давно забытое ощущение, когда все большое, а ты маленькая.

Коммунальная квартира всю ночь гудела. На кухне висел никотиновый туман, но массивная пепельница на подоконнике была пуста, и совсем не видно бутылок. Где-то в комнатах еще шумели мужики заплетающимися языками. Женщины укладывали их спать. Раннее утро…

Мне срочно нужно было зеркало, кто я девочка или мальчик. Родители называли Женей. Из разговоров мамы с бабушкой, по склонению глаголов, я поняла, что мальчик. И еще, что отец должен вести меня на утренник в какой-то ДК, но не может. Бабушка, вероятно, только что пришла. Она была одета в строгое шерстяное платье и уличные туфли с пряжками. Мама положила мне в ладошку монетку с цифрой двадцать.

– Слушайся бабушку.

Мир почти такой же, как в прошлый раз, только еще меньше людей и совсем нет машин. Та же табличка «берегите тепло» на своем месте, обрадовалась ей, почему-то.

Я не верила своим глазам. Мы ехали в пустом троллейбусе по безлюдному Невскому проспекту. Хорошо, что мальчишка оказался весьма любопытным, вертел головой по сторонам. Я такого никогда не видела, это же гребаный постап. Над полупустыми окнами магазинов все те же унылые лаконичные вывески. Все казалось ветхим и безжизненным, будто я смотрела через матовое стекло. Фотки в пабликах не обманули, мир вокруг действительно был черно-белым. Город еще спал, суббота или воскресенье. Вялое брожение у Гостиного двора и на площади Восстания. Троллейбус вхолостую хлопал дверями на остановках, один раз только вошла пара молодых людей. Парень опустил несколько монеток в железную коробочку между сидениями и оторвал два билета…

В ДК мы сидели с бабушкой во втором ряду. Народу собралось не очень много, дети с родителями. Грохнула музыка. Невидимый хор детских голосов запел – эх, хорошо в стране советской жить! Эх, хорошо в стране любимой быть! На сцену бодро выехали фанерные коровы, такие же плоские румяные доярки энергично дергали их за вымя. Следом грузовик, почему-то без водителя, довольные свиньи в кузове угорали от счастья. Фанерная пастораль обрела трехмерность, показались пашни, трактор с какой-то приблудой на прицепе, ряды баб в сарафанах с косами, снопа пшеницы, березки, молочные бидоны, ну и так далее.