– «Явили слова, оставили слова…» Какая-то чушь! Так, зачеркни последнюю фразу, – распорядился он. – Все на сегодня. Все! Хотя, может…

Перо, быстро бегающее по бумаге, застыло. Светоч тяжело задышал. Неожиданно всплыло раздражение на писаря, хотя тот был одним из лучших. На его покладистый нрав, на беспрекословную готовность зачеркивать слова «Святые» и слова «Борис и Глеб»… От Калибана хоть исходило какое-то сопротивление, а здесь… все приходится делать самому! Такова их вера – брат Дамиан велел чиркать… Все держится на страхе, и отпусти чуть вожжи – все развалится. Ну почему самые надежные друзья – это твои враги?!

Писаришка, будто почувствовав свою вину, опустил глаза и вжал голову в плечи. Это они могут – улавливать эмоции, перемены в настроении хозяина, подобострастию обучились сполна, а больше ни к чему не пригодны.

«Во имя всех святых, возьми себя в руки! – Брат Дамиан крепко сжал кулаки, металлические набалдашники, обрамляющие ногти на трех пальцах левой руки, начиная от мизинца, до крови впились в ладонь, оставляя новые порезы; к счастью, длинные рукава сутаны не давали возможности этого увидеть. – Так негоже. Они здесь ни при чем. И ты знаешь это. Проблема не в них. Ты брат Дамиан, Светоч Озерной обители! От тебя исходит свет. Не только на страхе, но и на этом все держится. Брат… Как же там?.. Брат Лука».

Когда брат Дамиан обернулся к писарю, от его лица действительно исходил свет, благостное сияние покоя.

– Благодарю тебя, брат Лука, за твое усердие, – кротко промолвил он и улыбнулся. – Все на сегодня. Твой труд не остался незамеченным, воздастся сторицей.

Писарь-монах начал торопливо собирать свои пожитки, но, наткнувшись на эту тихую, радостную улыбку, сам смущенно заулыбался в ответ. Брат Дамиан раскрыл объятия, как это было принято при прощании.

«Проблема не в них. Они преданны как собаки и не должны усомниться. Проблема в лодке гидов. Возможно, в том, кого там не оказалось. Но прежде в этой… девице, которую просили беспрепятственно пропустить».

– И прости меня, Возлюбленный брат Лука, что не был сегодня столь же усерден, как ты, в нашем общем деле, – попросил брат Дамиан, когда писарь подошел для прощального поцелуя. – Если простишь, продолжим завтра. В тот же час.

Ну вот, все еще можем. Теперь писаришка забыл, что еще секунду назад готов был с испугу провалиться сквозь землю. Теперь на лице монаха лишь преданность и пусть несколько экзальтированное, но прямое и открытое обожание.

Когда дверь за писаришкой закрылась, улыбка стала покидать лицо брата Дамиана, а потом его лицо застыло, словно скованное маской тяжких мрачных раздумий.

Преданны как собаки… Но эту проблему не решить так же легко, как с братом Лукой. Здесь теперь не к кому обратиться за советом. Вот брат Фекл мог бы быть истинным советчиком и союзником при его уме и отваге в сердце, но он усомнился… И брату Дамиану пришлось позаботиться о благе. «Эх, Калибан, Калибан, хоть ты не оставляй меня! Не смей усомниться… Не смей заставить позаботиться о благе».

Храм Лабиринта – сияющая твердыня и оплот духа! Еще никогда со времен первых капитанов он не был столь могущественен. И вера, как и в древние времена, не получала своих прямых и постоянных подтверждений.

(Яви свое чудо!)

Лабиринт – эмблема мироздания для Возлюбленных, явил свое чудо и был живым.

(Яви и заботься о благе!)

Брат Дамиан возводил церковь, которую начали строить Девять Озерных Святых. Хотя на самом деле главных было двое – Борис и Глеб, они положили начало двум родам. Но много воды утекло с тех пор, и нашлись те, кто усомнился во благе, и случился раскол. И лишь брат Дамиан на пути этого подвига оказался непреклонен и смог вновь разбудить… Не было в его усердии ничего для своего блага, не помышлял он о себе, ничтожном, а лишь о пользе для своего братства, но…