«Что это за звук, Лия? Можно не обращать на него внимания?»
Лия вдруг помрачнела и куда-то отстранилась. И оттуда взглянула на нее печально, но больше сосредоточенно. И уже не говорила, словно была немой, а все эти мгновения счастья действительно лишь пригрезились. Она должна успеть что-то ей показать, предостеречь, что-то тревожное, плохое. Из-за этого тихого трескучего шума, который приближается. Лия вела ее куда-то, туда, где противный звук был громче.
«Зачем?»
Но Лия больше не говорит. А лишь указывает. На кокон тьмы. Смотри, смотри внимательней, во все глаза, и постарайся понять: скоро все изменится, станет хуже, изменится из-за этого. Это где-то здесь, рядом, узнаешь? Смотри…
Кокон темноты. И в нем Юрий Новиков. Отстраненно задумчив, он что-то собирается сделать. Или даже вот-вот сделает. Вот уж о ком Раз-Два-Сникерс не думала в последнее время, так об этом недоноске, новиковском сынке. Лия предостерегающе поднимает руку: не пренебрегай, иногда мелкие бешеные собаки очень опасны, особенно когда неожиданной волной их выносит на самый верх. Но хуже всего, что Юрий Новиков там, где он находится, почему-то считает себя… Шатуном. При чем тут никчемный самодовольный болван с его фантазиями?
Юрий Новиков в этой темноте. Куда это ты собрался? Что-то в застывшей фигуре и вправду никчемное, жалкое и даже несчастное. А звук нарастает, становится все резче, и в последний миг, на самой невыносимо трескучей ноте жалкий болван Юрий вдруг поднял голову и ухмыльнулся ей…
Этот спазм тошноты оказался самым сильным за ночь. Ее рвало очень долго. Потом бессилие и обезвоживание чуть не заставили рухнуть на пол. Все же она удержалась, опираясь о нижнюю часть арочного проема слабыми руками. Горло горело, и все внутри было воспалено, сделалось больным. Покачнулась, слушая тишину, поняла, что близится рассвет. И вспомнила, что воды больше не осталось.
«Мне бы хоть глоточек, – подумала она. – Один маленький глоточек».
А затем ее взгляд упал на то место, что Лия показала ей во сне. Оно действительно было совсем недалеко. Прямо напротив ее колокольни. Правда, никакого Юрия Новикова там не оказалось. Она обнаружила кое-что похуже. В доме с обрушенной задней стеной и выбитой дверью на фасаде, где сегодня днем она видела странную тень. Та чуть поблекла, но никуда не делась, луна давала еще достаточно бледного света. Раз-Два-Сникерс почувствовала, как на ее спине от леденящей волны зашевелились даже самые крохотные волоски. Сейчас в проеме стоял тот, кто эту тень отбрасывал. А рядышком так вовремя подоспевший гость. И оба, подняв головы, смотрели на нее.
– Гул машин, электронасосов, – монотонно пробубнил себе под нос Юрий Новиков. – А вот где-то тут ты сидел, на… – задумчиво поморщился, – на табуреточке.
Табуретку, конечно, вынесли, да и бункерную дверь, что здесь поставил Шатун, после взрыва сменили.
– Все тут за тобой прибрали, подремонтировали, – ухмыльнулся Юрий Новиков. – Подкрасили. Чтоб даже твоих следов не осталось.
Юрий не осуждал этих безвольных перепуганных людей. И не осуждал разбежавшуюся команду Шатуна после столь неожиданного «отъезда» босса в сторону госпиталя Косьмы и Дамиана. И дело тут даже не в верности, с этим-то Юрий давно уже не обольщался. Просто люди имеют свой предел, предел веры и безумия, на которые способны. Так к чему тут осуждать этих низколетающих? Юрий остался, как последний ронин (он не представлял, что это значит, но слово, подсказанное Шатуном, ему понравилось), и в свое время он наберет еще таких же ронинов. Благо их немало осталось по свету, догадывающихся, что где-то в вечных водах плывет прекрасный белый пароход «Октябрьская звезда» и его заботливый хозяин с рыжеватыми усами и добродушной лукавинкой в глазах, хозяин, чья несокрушимая воля создала мир канала.