На этот раз море было спокойно, и плавание не было утомительным, она долго стояла и наблюдала, как от парома к чернеющему вдали родному острову тянется волнистая дорожка.

Она опять играла в неприветливой комнате в старом здании около парка Ёёги, и строгие мужчины слушали ее. Ее руки теперь уже совсем зажили и смогли рассказать экзаменаторам, как ей было больно, когда ее ладони прижали к шершавой поверхности радиатора, какое страдание пришлось пережить ей, как страдала мама, какая это боль. Экзаменаторы смотрели на нее все так же строго, но стипендию ей дали.

На вечеринку на «Надии», третьем корабле, застрявшем в озере, она надела «польеру» и одну из блузок «мола». «Надия» была обычным грузовым судном, приписанным к Панаме, но принадлежавшим японской компании. Как и «Накодо», она следовала из Тихого океана в Атлантический, когда закрылся канал.

Вечеринки на «Надии» проходили под тентом на верхней палубе. В виде исключения ночь выдалась ясная, и когда катер с «Накодо» вез их навстречу светящимся огням «Надии», с которой над водой разносились звуки латиноамериканской музыки, она любовалась на сказочное великолепие звездного небосвода, сиявшего над темной поверхностью озера.

Там уже был Филипп – высокий, стройный и такой загорелый в белоснежном парадном мундире. Каждый раз, заново увидев его такого, она испытывала одно и то же чувство испуга и замешательства. Ее пугало, что когда-нибудь, вместо того чтобы улыбнуться (как сейчас, когда он подошел, чтобы поцеловать ей руку), он вдруг посмотрит нахмурясь, а это может означать только одно: он больше не хочет ее и сам теперь не может понять, что за наваждение заставило его увлечься этой староватой, некрасивой, плоскогрудой японкой; подумать только, скажет он себе, каким глупым слепцом я, должно быть, выгляжу в глазах окружающих, и как же мне поступить теперь, чтобы поизящнее отвязаться от этой женщины. Поэтому чуть ли не при каждой встрече она испытующе всматривалась в его лицо, зная, что это выражение может промелькнуть быстро, почти незаметно, но Хисако была уверена, что распознает его сразу же.

Ее просто приводила в замешательство мысль: что она делает в компании этого симпатичного молодого человека.

– Какая ты сегодня фольклорная! – сказал он, оглядывая ее с ног до головы, пока они не подошли к столу с напитками.

Она взмахнула подолом «польеры».

– А ты выглядишь просто потрясающе.

– Я полнею, – похлопал он себя по животу. – Слишком много всего этого. – И Филипп кивнул в сторону закусок и напитков, расставленных на столах под навесом.

Она сжала его руку.

– Побольше физических нагрузок, – сказала она, потом поздоровалась со стюардом и заказала перно.

– Хочешь завтра поплавать с аквалангом? – спросил ее Филипп. – Может быть, попробуем ночью? Фонари готовы.

Филипп уже давно хотел поплавать ночью, но у них не было специальных осветительных приборов, только два маленьких фонарика. Вильен, механик с «Ле Серкля», согласился сделать для них какие-нибудь фонари.

Она кивнула.

– Хорошо, давай, – она подняла свой стакан. – Sante.

– Sante.

Из Фрихолеса, расположенного в нескольких километрах отсюда на пути к Тихому океану, и Гатуна, находившегося примерно на таком же расстоянии на пути к Атлантическому побережью, никто приехать не отважился. Хисако много танцевала; кроме нее на борту были только две женщины: жена капитана Блевинса, шкипера «Надии», и Мари Булар, младший вахтенный помощник капитана «Ле Серкля».

Они сели за стол; севиш де корвина, тамаль, кариманьолас,[18] омары и креветки. Хисако предпочла чичарронес – поджаристые свиные шкварки.