Он ушел пешком, как обычный человек. А я ждала, что свистнет, и прибежит его конь. Или еще лучше – отрастит крылья и улетит. Не повезло.

Мы с Саймоном переминались у подножия холма и обиженно косились друг на друга. Никто не решался первым заговорить или предложить пойти домой.

Мне не хотелось домой! Дома маменька, много ругани, охов, стонов. И Блудсворд.

Я бы вернулась туда, в невозможный сказочный мир. Туда, где мокрый камень реальнее самой реальности и кобальт туч гуляет по ультрамариновому небу, роняя жемчуга в грязь. Где полированный древесный монстр оплетает тело старой башни и ветер поет, подобно окарине. Кажется, где-то там мой дом…

Я часто думаю глупости. Мой дом – Гринберри Манор. В безопасности, рядом с маменькой, сестрами и братом. Я плохо приспособлена и к нормальному миру, но здесь самое большое расстройство – не получить приглашение на ежегодный бал.

– Вот ведь родственники! – эхом на мои мысли отозвался брат. – Один раз в жизни повезло в сказку попасть – и там достали.

– Мне тоже хочется другой жизни. Очень часто. Но как без нас мама, Китти и Фанни?

Мы постояли, а потом до брата дошло спросить:

– А чего ты так вырядилась?

– Я из дома сбежала.

– Да ну? И мне еще будешь про долг перед семьей рассказывать?!

– Буду, – тут я рассердилась. – Я же, чтобы тебя найти, сбежала! Ты хоть знаешь, что меня собираются за Блудсворда выдать? Из-за тебя!

Он тоже рассердился:

– А я тут при чем? За Блудсворда? И правильно! Он тебя научит вести себя прилично.

– Да, он тоже про это говорил. Обещал показать, что такое боль.

Саймон помрачнел:

– Так и сказал, да? Вот сволочь!

Мой брат может иногда казаться глуповатым. Но у него доброе сердце. И он – один из немногих, кто действительно слышит меня.

– Не хочу домой, – с тоской сказал он. – Я любовь всей своей жизни встретил, а ты…

– Хороша любовь! Образина болотная. Что ты в ней нашел?

– Ты маленькая еще. Подрастешь – поймешь.

Я старше Саймона на год, но такое чувство, что он все время об этом забывает. Это потому, что он наследник.

– Надо идти, – сказала я. И не тронулась с места.

– Надо, – он вздохнул.

А потом мы сели на бревнышко. Отдохнуть. Ненадолго.

Отметину я нашла, когда переодевалась.

Шрам цвета спекшейся крови, чуть выпуклый на ощупь. Он рассекал грудь напротив сердца ровной чертой. Вторая черта, покороче, шла наискось. Перекошенный крест.

– И вот к чему это опять, а? – возмущенно спросила я в пространство.

Никто не ответил.

Все было напрасно, потому что мы проиграли тяжбу.

Бывший священник, которого приволок дядя Грегори, поклялся в суде, что был лишен сана, когда проводил свадебный обряд над моими родителями. И мать разом из почтенной вдовы превратилась в стареющую содержанку, а мы все – в горстку бастардов.

Как будто этого было мало, дядя – великий мастер пачкать все, к чему притрагивается, – изящно намекнул в своей речи, что я – вообще не дочь своего отца. Мол, и внешне непохожа, и разум мой блуждает в тумане, а у Майтлтонов всегда было отменное душевное здоровье, да и мало ли с кем могла крутить шашни актриска из разеннского бродячего театра до того, как ей посчастливилось подцепить стареющего аристократа?

Он давно распускает мерзкие слухи. Я не знаю, как противостоять им, поэтому пытаюсь делать вид, что выше подобных гадостей. Дядя – искусник мешать правду с ложью и делать скользкие намеки. Я и правда пошла в мать. Но насчет «отменного душевного здоровья» Майтлтонов ему стоило бы помолчать. Как раз мой недуг убеждает меня, что я дочь своего отца, верней любого сходства. Грешно говорить так про своего родителя, но последние годы жизни папенька представлял собой жалкое зрелище. Трусливый, издерганный, нервный старик.