— Думаешь? — уточнила я, притягивая к груди подушку и обнимая ее, словно хотела загородиться от Роберта. — Одно то, как твои родственники вели себя на нашей свадьбе, их показательное равнодушие, их косые взгляды…

— А почему ты все это время молчала? — Роберт присел на корточки у дивана и положил свои горячие ладони мне на ступни. — Если тебе было больно, если тебя это обижало, почему ты молчала? Ты же всегда только улыбалась и прятала глаза. Ты даже ничего не сказала…

— А сам не видел? — скрывая злой смех, спросила я. — Не видел как на юбилее твоего отца вся родня поджимала губы, а тетка ещё спросила: «А что здесь делает эта провинциалка»… Не видел?

— Не видел… — серьезно сказал Роберт и обхватил пальцами мои щиколотки. — Я думал ты как я. И тебе царица дела нет, что там челядь шепчет…

— Но я не ты! — слишком резко выдала я и спрятала лицо в подушке. — Я не ты! Для меня честь не только девичья. Для меня благородство это больше чем слово. А долг не обязательно супружеский, но и перед отечеством, родителями… Я не ты, Роберт! Я и никогда бы не позволила тебе задыхаться болью, выть от распирающей все тело агонии, как вчера это сделал ты.

Роберт отшатнулся от меня. Выдохнул сквозь стиснутые зубы. Поднял на меня чёрные как глубины бездны глаза и спросил:

— Вот чего ты хочешь?

— Развода, любимый… — сказала и осеклась, внутри сгорая в пламени отчаяния. — Я хочу развода. Прошу тебя, давай разведемся. Просто сходим в загс и разведемся…

— Так просто? — усмехнулся Роберт, и я откинула подушку, придвинулась к краю дивана и положила ладони на плечи мужа.

— Так просто… — протянула я, и моя рука неосознанно скользнула по шее мужа, задела щетину на щеке, провела пару раз как всегда делала в моменты нежности. — Просто поставим точку.

— То есть в один момент плюнем на нашу жизнь? — уточнил муж, перехватывая губами мои пальцы и запечатывая на них поцелуй сухих жёстких губ.

— Это сделал ты, — заметила я с нежной грустью в голосе. Я не должна была вообще спорить с мужем или продавливать его. Я понимала, что так я ничего никогда не добьюсь от Роберта, потому что мы будем только кричать, упрекать друг друга и ругаться, а иначе… Обычной просьбой…

— Я не хотел, — сказал он дрогнувшим голосом. — Я не хотел чтобы так. Я не хотел, чтобы в один момент все разрушилось. Я был не в себе. На вершине успеха. Заигрался… и думаешь мне не больно? Думаешь я не сожалею?

Я убрала руки от мужа и отвела взгляд.

— Ты сожалеешь, что я узнала, — мой голос звучал слишком глухо, так шуршали сухие лепестки роз в бабушкиной вазе. — А не то, что ты изменял. Об этом ты не сожалеешь, Роберт… Ты настолько эгоист, что за весь сегодняшний день и вчерашний вечер ни разу не сказал мне самого простого…

Я посмотрела на мужа.

Глубокие тени залегли под глазами. Ему тоже было трудно. Может быть даже больно. Мы словно оба горели в этом адском пламени из вины и обиды. Но если я туда угодила за свою любовь, то Роберт по собственной воле прыгнул. И сейчас страдал заслуженно.

— Ты никогда не любил меня… — произнесла я тихо. — Ты мне врал, а может быть себя обманывал. Я не знаю, но ты не любил, потому что изменил. Ни о какой любви не может быть речи, если ты выбрал другую. И мой совет… оставайся с ней. Ведь если бы хотел быть со мной, она бы не появилась…

Тяжёлые минуты растягивали время, и я понимала, что сказала все, что хотела. Но Роберт никогда не сдавался, поэтому произнёс:

— Зачем просить прощение, если я знаю, что ты не простишь? — голос стал ниже. Баритон. Бархатный баритон, от которого у меня по телу бежали мурашки.