Звонил «Саша техник», который приторным женским голосом сообщил, что прикупил бельишко, которое нужно немедленно снять.

Как говорится, было бы смешно, если бы не так грустно…

И вот теперь, вспоминая эту историю, я смотрю на Глеба и ожидаю, что он, как и все предатели и изменщики, начнет выкручиваться, но этого не происходит. Мой муж ничего не говорит. Молчит и смотрит мне в глаза.

– Почему ты молчишь, Глеб? – наконец задаю свой вопрос. – Сказать нечего? Ну скажи мне, что ее ребенок не от тебя!

Перехожу на крик, и Соколовский болезненно сглатывает, а затем режет меня без ножа.

– Мне очень жаль, родная. Мне очень жаль, что ты потеряла нашего ребенка… Я… виноват… Я бы сделал все, чтобы повернуть время вспять, я бы умер… воткнул бы себе нож в сердце, если бы мог изменить то, что случилось…

– Замолчи… – шепчу сквозь слезы, – не хочу тебя слышать… не прощу я тебе этого, Глеб… не прощу…

– Я сам себя простить не смогу, Элина… Мне так жаль… так жаль… девочка моя…

Мне кажется, что в глазах Глеба проскальзывает пелена, но он моргает, и она рассеивается. Муж сжимает губы в «скорбную» линию.

– Все бы отдал, чтобы наш малыш жил…

Выдыхает и руки в кулак сжимает…

– Скажи мне, Глеб, – вновь обращаю взгляд на мужа, – скажи мне правду. Я ведь заслуживаю этого, просто скажи. Это твой ребенок?! Полина беременна от тебя?!

– Элина… послушай меня… просто послушай… – снова выдыхает, а я руку поднимаю, дергаюсь, как от удара, и упираю в мужа ненавидящий взгляд.

– Просто скажи мне, – повышаю голос, – это твой ребенок?!

– Элина…

– Да или нет, Глеб. Одно слово! Просто одно слово!

– Да! – рычит в ответ, явно теряя терпение, а я будто удар получаю. В самое сердце. Наотмашь. Меня добивают. Прямо сейчас. В эту секунду, и, если до этого мгновения в моей душе еще теплилась хоть какая-то надежда, то сейчас она подыхает, загибается, уничтожается, оставляя после себя лишь выжженную душу и горстку пепла.

Это все, что осталось от прежней меня, от любви, которая жила во мне к Глебу Соколовскому.

– Ее ребенок от меня, – повторяет глухо, и я падаю на подушки. Мой муж продолжает, что-то еще пытается сказать, а у меня в ушах шумит.

Звон и боль… она циркулирует, опоясывает.

– Элина! Ты слышишь меня?! – рявкает Соколовский, вытаскивая меня из какого-то вакуума душевного и эмоционального, и я смотрю на мужа, желая, чтобы он испытал всю ту боль, которую я испытываю прямо сейчас.

– Я не хочу тебя слушать, видеть тебя не могу и знать тоже! – наконец выдаю пулеметной очередью.

– Ты должна меня выслушать, – выдает с нажимом, а я качаю головой.

– Я ненавижу тебя, Соколовский! Ненавижу! И я мечтаю, чтобы ты прочувствовал каждую молекулу моей боли, я хочу, чтобы ты понял, что такое боль от предательства, чтобы осознал…

– Родная… я горюю вместе с тобой, Элина… – произносит с жаром, явно и сам терпение теряет, а я смеюсь горько.

– Недолго горевать придется, скоро твоя ненаглядная родит твоего сына, ведь у вас будет мальчик, да?! Я помню, как эта стерва у меня в машине кичилась тем, что, как только родится наследник, ее любовник избавится от своей бесплодной жены!

– Эля… – Он бледнеет, скулы заостряются, и я машу головой, всхлипываю, пульс зашкаливает.

– Ненавижу тебя, Глеб! Уходи! Убирайся отсюда! Видеть тебя не могу! Предатель!

Глеб хочет сказать еще что-то, но в палату влетает врач.

– Боже, до чего вы довели ее! Нельзя так! Нельзя…

Врач что-то еще говорит и выпроваживает из палаты Глеба, а я бросаю взгляд на его удаляющуюся фигуру и понимаю, что никогда его не прощу. Измены не прощу, боли, обмана, лжи и… потери моего малыша…