На кассе он долго выбирал между Киндером и упаковкой мармеладных мишек, соблазнившись в итоге игрушкой, и получил её за терпение и стойкость.

— Всё, — договариваю в пустоту, удивляясь какую скорость развивает этот ребёнок, когда дело касается сладостей. — Саша! — кричу вдогонку. — Быстро на кухню! — топот резко меняет направление, но в коридоре меня задерживает Хоффман.

— Ки-ира, — протягивает он.

К счастью, узкий коридор не просматривается с кухни и шелестящий фольгой сын не видит, как Хоффман крепко сжимает мою талию, привлекая к своей груди. Это чертовски неправильно, но на мгновение я задерживаю дыхание, глядя в самодовольные разноцветные глаза. Те самые, которые демонстративно разрушили мой брак по собственной прихоти. Те, по которым сохнет большая часть потока. Те, которые решили, что я сдалась. И оказались недалеки от истины. Вот только понятие победы у нас с Хоффманом разное.

— Ты же меня хочешь! — ментоловое дыхание укрывает мои губы тёплым покрывалом.

— Сколько тебе лет, Хоффман? — откровенная насмешка вселяет в него сомнение.

И правильно, ведь согласно сценарию мы уже должны страстно целоваться.

— Двадцать восемь, — он отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Я тебя младше, — всё также стою в его объятиях, даже не пытаясь освободиться, — а понимаю в этой жизни гораздо больше.

— Мама! — отчаянный крик, и у Хоффмана не остаётся выбора — он разжимает руки.

— Что, мой хороший? — я захожу на кухню.

— Надо мыть, — глубокомысленно изрекает Сашка и протягивает ко мне руки ладонями вверх.

— Ну, ты даёшь, герой! — весело хмыкает за моей спиной Хоффман.

Тарелка, стоящая перед сыном, отличается неестественной белизной, в отличие от стола, стула, самого Сашки и даже стены. Интересно, хоть что-нибудь попало ему в рот?

— Идём мыться, — никогда не понимаю, что следует делать в таких случаях.

Ругать двухлетнего ребёнка? Сложно сохранить серьёзное выражение лица, когда он перемазан шоколадом словно спецназовец — на щеках широкие полосы от носа к волосам, а на лбу отпечаток ладони. Мне с трудом удаётся сохранять укоризненное выражение лица. Пока я отмываю сына, Хоффман успевает неплохо устроиться, поставив чайник и даже порезав лимон на тонкие кружочки.

— Как тебе это удалось? — включив ребёнку мультик, я возвращаюсь.

Не самое лучшее занятие, но сейчас у меня нет выбора.

— Освоиться в твоей кухне? — мне никогда не удавалось так красиво поднимать бровь.

— Порезать лимон, — странно, но меня не раздражает, что он здесь хозяйничает. Уходить без разговора он явно не собирается, хотя ещё днём должен был забыть о моём существовании.

— Мама развелась с отцом двадцать лет назад, — хмыкает он и ставит передо мной кружку с чаем. Мою старую кружку с русалочкой и витиеватой надписью «Кирочка», — а через полгода вышла замуж удачнее прежнего. Ты знала, что готовка способна снимать стресс даже у восьмилетнего ребёнка?

— Запомню.

Из соседней комнаты слышится Лунтик, а мы чинно сидим на кухне, не спеша начинать разговор.

— Ты мне соврала, Кира, — отставляя кружку, я знала, что увижу и не разочаровалась. — Сегодня, в зоопарке, — немигающий взгляд, сжатые в тонкую линию губы и всё недовольство мира на лице.

— И ты решил за мной проследить?

— Увидел твою машину на парковке супермаркета и не удержался, — Хоффмана не беспокоит ни это, ни нахождение в чужой кухне.

Кажется, он везде чувствует себя хозяином положения, что лично меня удивляет. Подобное мне приходилось видеть, и не раз, но те мужчины были гораздо старше. Хотя, что я знаю о Хоффмане? Только то, что он гений в математике.