Дэб рванулся меня защищать сразу, не раздумывая. А Маркус - нет. И это очень больно ранило. Пусть я никогда не была с ним близка ни физически, ни душевно, но во мне его сын, мой Алекс.

Алекс молчал, тихо шевелился, не говорил, и, похоже, просто не понимал, где же его папа. Радовался только очень крови.

Ночь в тюрьме после вчерашнего бунта прошла относительно спокойно, а вот утром я услышала жалобные звуки. Это младший дикобразик, понимаю я, это Рыжик, это он так плачет.

Вчера их снова затолкали в камеры, каждого в свою. И вот он тихо плачет, напуганный происшествием. Еще бы, он же самый младший из них. Знать бы, сколько ему лет, как здесь оказался, откуда они?

Дежурный конвоир по этажу уже несколько раз подходил к нему, требовал замолчать. Что-то тихо и успокаивающе ему говорили двое других дикобразов, которых я назвала Крепыш и Черныш.

Но Рыжик тихо плакал и плакал. Что-то у него болело, наверное.

Подозвала стучанием миски по решетке конвоира, очень вежливо попросила подвести арестанта ко мне.

- Не положено, - хмуро заявил он мне. - Иномеряне из камер не выходят. А сегодня вообще никто на этаже не выходит, все наказаны за вчерашнее.

- Но он же ребенок, - спорю я. - Ему страшно, он же маленький ещё. И вдруг у него что-то болит?

- Нечего придумывать, здесь невиновных нет. Попаданцы - самые опасные враги государства.

Где-то я уже слышала этот тезис. Все в этом мире именно так и говорят. Прямо заученно. В учебниках драконьих у них это что ли записано? Как “дважды два четыре”, так и здесь “Попаданцы - самые опасные враги”.

Рыжика ко мне не привели, он плачет, народ в камерах постепенно опять начинает закипать.

- Эй, служивый, - мрачно начинает Черный Буйвол, - как тебя там? Ты долго издеваться над арестантами будешь? Тебе же сказали, что это ребёнок. Веди его к Голубой Ручке.

- Поговори мне еще, что делать! - злиться надзиратель - крепкий дракан, и для острастки бьет пару раз плеткой по решётке камеры Тома.

Но Том начеку, отодвинулся от решетки вовремя и теперь очень жестко материт дежурного. Здесь тоже есть мат, вольтеррский, с перечислением всего, расположенного между ногами у драканов.

Да уж, лучше бы я это не слышала.

В перепалку вступают другие арестанты. Надзиратель очень много слышит о себе нелестного и гнусного, постепенно багровеет, орет и уж точно ничего не собирается делать доброго в отношении Рыжика. Ох, мужики, зря вы его так заводите.

А значит, надо менять тактику. Я начинаю тихо петь нашу колыбельную, что у меня пели дома.

- Что ж, коли нету хлебушка, глянь-ка на сине небушко, ночь за окном морозная, светлое небо звездное, светлое небо зве-е-е-е-здное, - негромко тяну я, на незнакомом всем языке. Музыка, она и есть музыка, она на любом языке всем понятна.

К моменту последнего куплета вся брань давно затихла, заключенные как призадумались, а суровый дракан подошел поближе, тоже слушает. И Рыжик затих, тоже слушает. И мой маленький Алекс.

- Ладно, так и быть, приведу к тебе мелкого, посмотри, что там с ним.

Он с лязганьем открывает дверь камеры и выводит за руку “мелкого”. Ставит перед моей решеткой.

- А пусти его ко мне, - прошу его я.

- Не положено, - рявкает он, вновь принимая вид злобного надзирателя. Ну, вылитый цербер.

- Я чувствую, что болезнь серьезная, не знаю, смогу ли отсюда помочь, - канючу я.

Я не чувствую пока болезни, я чувствую только страх и панику в теле этого ребенка.

- Черт с вами, давай, только быстро, через час моя смена заканчивается!

- Мне хватит, договорились, - говорю я и затаскиваю Рыжика внутрь, на свои полметра пространства.