Делая два шага, она останавливается, и переводит дух, морщась от боли. Потом делает еще два шага и снова останавливается, опираясь на меня.

— Увидим, — говорит она наконец. — Скоро мы все увидим.

14. 13

Когда мы спустя, наверное, не меньше часа, наконец, достигаем шаткого моста, ведущего в крепость, Клем едва переставляет ноги. Мне приходится практически тащить ее на себе, и я чувствую, что силы мои на последнем исходе.

Молчаливые сестры, стоящие по сторонам от моста, вроде бы встречая нас, глядят пустыми, ничего не выражающими глазами. Губы плотно сомкнуты, из ноздрей вырывается пар -- и только в эту минуту я понимаю, как стало холодно. От безумного напряжения я даже не замечала как землю под босыми ногами сковывают вечерние заморозки.

— Она должна пройти сама, — говорит одна из сестер, кладя мне руку на плечо. — Это дорога для одной пары ног.

Я смотрю на шаткий веревочный мост и понимаю, что вдвоем мы и правда не сможем пройти. Все внутри меня обрывается.

— Пожалуйста, — говорю я, без сил падая на землю в изнеможении, — помогите мне.

— Помогут только слезы, — шелестит голос одной из сестер. Ветер тут же подхватывает этот звук, словно выдирая силой его из безразличного рта. — Море ценит только их.

— Оставь меня тут, — хрипит Клем, — не такая уж плохая смерть. Одной шлюхой меньше, одной больше. Никто не заметит. Никто не прольет слез.

Я вижу, что губы ее совсем посинели от холода, а на ресницах появились маленькие кристаллы инея.

— Нет, я никуда не пойду. Не для того, я тебя сюда тащила, чтобы ты умерла здесь.

— Что-то болит внутри, — шепчет Клем, — нехорошо болит.

Она кашляет и я переворачиваю ее на бок, всеми словами проклиная равнодушных монашек безразлично глядящих на нас.

В отчаянии вскидываю взгляд и смотрю на ту сторону моста. Она так близко, и между тем, так смертельно далеко.

Вглядываясь в громаду круглой крепости, я различаю возле моста грузную фигуру матери Плантины. Ненавистная черная ворона на фоне серых камней. Я не вижу ее лица в вечернем сумраке, но могу поклясться, что сука улыбается.

Вижу, как она неторопливо раскладывает складной стул и садится на площадке, ожидая, что будет дальше. Надеется посмотреть, насладиться зрелищем. Поглумиться, когда я пройду по мосту без своей подруги, стыдливо пряча глаза. Вот чего она желает всем сердцем.

Проклятая тварь!

Я отворачиваюсь и закрываю глаза, чувствуя, что сердце то и дело пропускает удары, трепыхаясь, как окровавленная птица в клетке моих ребер.

Я не смогу. Прости меня, я не смогу.

— Пожалуйста, помоги мне. Пожалуйста, помоги мне, пожалуйста, помоги мне, — шепчу я, чувствуя, как коченеют мои собственные пальцы. Я не понимаю толком, к кому я обращаюсь. То ли к драконьему богу, то ли к своей покойной матери, то ли к великому морю. равнодушно обрушивающему жирные пенящиеся волны на скалы. Волны распадаются, разлетаются в стороны болезненными брызгами и снова возвращаются назад, к своей матери, растворяются в ней, безропотно и смиренно.

Соленые слезы, такие же соленые, как плоть и кровь морских волн, текут из глаз. Капельки моих слез оставляют на грязном измученном лице подруги разводы, словно акварельная краска. Клем кажется мне картиной, написанной художником в порыве отчаяния. Мои собственные руки, держащие ее, убаюкивающие, как младенца, кажутся мне чужими. А мои глаза, которые все это видят, словно сами рисуют эту картину. Мир сдвигается на какую-то невероятно крохотную песчинку влево, раздваиваясь, и все становится немного мутным и расплывчатым.