– Похоже, я много чего не знаю о своей жене, – шипит он мне в лицо, и я вижу, как его белки покрываются красной капиллярной сеточкой. – Это у тебя для меня голова вечно болит, а для Берсеньева, или с кем из своих студентов ты еще трахаешься, – нет.

– Фу! – он говорит ужасные вещи. Просто отвратительные. Как же можно вот так на ходу придумывать эти мерзкие истории? – Что за гадости у тебя в голове? Я, в отличие от тебя, видимо, знаю себе цену, – говорю и буквально прикусываю язык. Этого не стоило. Не стоило. Сейчас будет хуже. Сейчас он меня уничтожит.

– Что ты знаешь? – орет он. – Цену, да. За тебя бы и гроша никто ломаного не дал, если бы я эту самую цену тебе не повысил. Ты без меня абсолютный ноль. Ничего не стоишь. Ничего! Поняла? – тычет в меня пальцем, кричит так громко, что снова начинает болеть голова. — Ты верно забыла, что буквально все в твоей устроенной жизни зависит от меня. Хочешь, докажу?

– Отпусти меня, – это все, на что меня хватает. Весь протест, который я могу себе позволить.

– Пошла вон, – отшвыривает меня от себя. – На следующей неделе Маша с бабушкой едут отдыхать на Кипр. На полгода. Может, дольше, я еще не решил. И еще одна мелочь. У нас общие карточки. Помнишь? Я позвонил в банк и закрыл их. Иди, начинай новую жизнь.

Злость, бессильная, но безумная по силе, швыряет меня к нему, и я впервые в жизни залепляю самую настоящую пощечину своему мужу.

– Ты отвратителен! Ребенка не выпустят из страны без моего согласия!

– Ты в раю, что ли, живешь, родная? – трет щеку, смотрит на меня зло. – Ах да, жила в раю, который я тебе обеспечивал. Мне ничего не стоит вывезти Машу хоть на Марс, а ты можешь ходить по судам годами. Может, и увидишь Машу лет через десять, когда она тебя забудет. Продолжай злить меня, Мара, давай! Я твою цену вообще под плинтус опущу.

– Я тебя ненавижу, – цежу я. – Ненавижу.

– Пошла вон из моей квартиры, – чеканит он. – Завтра на работу можешь не идти. Ни в один институт тебя не возьмут даже полы мыть.

– Пошел ты, Олег Викторович, – бросаю я и вылетаю из кабинета, хлопнув дверями.

Надо что-то придумать. Без денег и связей, которые и так были не особо прочными у меня, а после свадьбы с Олегом и вообще все сошли на нет, мне одна дорога, только к маме. Даже не знаю, что страшнее на самом деле, ночевать на вокзале или ехать к ней.

Швыряю в сумку свои вещи, не складывая, специально сминая их еще сильнее в пику своей педантичности. Толку с нее? Для кого я гладила эти простыни? Для кого? Тороплюсь, потому что чувствую, что истерика вот-вот и накроет с головой, а я не хочу давать ему шанса задеть меня еще больше. Не хочу, чтобы он видел, насколько сильно ему удалось меня разбить. В клочья, на самые крохотные осколочки.

Мчу по коридору мимо его кабинета, сжав зубы до боли в челюстях.

Не осознавая себя, спускаюсь на лифте, выхожу из подъезда.

– Марина, – окрикивает знакомый голос, – погодь.

Оглядываюсь. Даня сидит на лавочке у моего подъезда с пустой бутылкой.

– Ты почему не уехал? – почему-то меня начинает разносить еще больше, когда вижу его. Только не жалей меня, не надо, иначе все, иначе я не смогу успокоиться, не смогу держать себя в руках.

– Сам без понятия, – лыбится и затягивается сигаретой, отчего я вздрагиваю. – Он тебя обидел?

Смотрю на него мгновение и плотину прорывает. Всхлипываю и тут же зажимаю рот рукой.

– Если я отсюда сейчас же не уеду, я просто не знаю, что со мной случится, – говорю сквозь слезы.

– Поехали, – встает и протягивает мне руку.

– Он смотрит, – я чувствую это затылком, знаю, что будет еще хуже, если я… Хотя куда уже хуже?