Чуть отдергивает руку, сжимает в кулак пальцы. Не нравится ей слушать про дырки, которые коллекционирует ее муженек.

– Хорошо, тогда помоги мне с опекой, – говорит тихо. – И правда, какая разница, если все всё уже решили.

– Марин, – бью по тормозам, съезжаю с дороги, – очнись уже. Ты решаешь. Ты. Не этот. А ты. Я вот решил за себя. Хочешь, расскажу что?

– Что? – закусывает нижнюю губу.

– Сейчас я тебя мамке на поруки сдам, чтоб не париться, поеду к бате и договорюсь с ним обо всем, а утром – на пары. Набью морду Олегу Викторовичу, и мы с ним пойдем в деканат, объяснять, кто, кого, как и в каких позах, а Карина, кстати, моя бывшая. Мы с ней не долго, но все же.

У меня такое ощущение, что она или совсем не слушает, или слушает через слово.

– Я боюсь, что она меня не пустит, – глухо произносит она.

– Кто не пустит? – не сразу врубаюсь в тонкости их семейных отношений. – Мамка твоя?

– Ага, – почти безразлично пожимает плечами. Наверное, после истерики пришел черед апатии. – Займешь тогда денег на какую-нибудь гостиницу?

– Бабки не проблема, – проговариваю, сложив руки на руле и положив на них щеку. Смотрю на нее, и на душе становится гадко. – Давай с тобой пойду? Тоже расскажу, какой он козел.

– Ага, – фыркает она почти смешливо. – Про него одни слова, про меня – ты рядом. Проигрываю, очевидно. Я… напишу лучше, если разрешит остаться. Ладно?

– Ты рядом, – зачем-то повторяю я. – Можно подумать, это преступление какое, Марин. Иди, я тут буду ждать.

Она уже приоткрывает дверь, когда оборачивается и прямо смотрит в глаза.

– Я не знаю, что делала бы, если бы ты не был рядом, – сжимает плотнее губы и выскальзывает из машины.

– В морду бы своему козлу точно не дала бы, – бормочу себе под нос, прекрасно понимая, что никто уже меня не слышит.

Закуриваю, врубаю погромче музыку. Стараюсь разгрузить закипающий мозг. Вот же встрял. Так и будешь у нее личным водителем, а страдать будет по Олегу своему. Сейчас и мамаша скажет, что надо идти снова к нему на поклон, ребенок ведь.

Тушу почти целую сигарету и выскакиваю из тачки, ботаю дверцей, прусь к ее подъезду. Чего ловлю, не понятно. Даже этажа нужного не знаю.

Просто поднимаюсь по лестнице, и застываю на площадке, прижавшись спиной к холодной стене, услышав знакомый голос. Греть уши – занятие не очень, но хер с ним.

– Зачем ты так говоришь? – вздыхает Марина, говорит дрожащим голосом.

– А как еще говорить? – второй голос старше, но еще сильный, с уверенными нотками. – Конечно, прибежала теперь к матери. А как замуж выскакивала, мать была не нужна.

– Я каждую неделю к тебе приезжаю, – пытается вставить слово Марина.

– Приезжаешь, да, – фыркает женщина. – А что тут со мной творится в остальное время, тебе все равно. Хоть сдохну, никто и знать не будет.

– Ну что ты говоришь, мам? – немного взбрыкивает. – Я только два дня тебе не звонила, потому что…

– Конечно, кричи на меня, кричи. Только и можешь, что кричать.

– Мне некуда больше идти, – после молчания говорит Марина.

– У тебя есть дом.

Да сука! Я просто подскакиваю на месте. Она, что, из ума выжила? Дом, где Марину унижают и ни во что не ставят? Ну все. Хватит уже этого маразма.

В два прыжка поднимаюсь на этаж, толкаю приоткрытую дверь.

– Марина Николаевна, – зову громко.

Она почти сразу же появляется в коридоре.

– Я скоро, – тихо произносит она. Понятно, тут не остается.

– Кто там? – из глубины квартиры спрашивает мать. – Ты что, не закрыла дверь?

– Наверное. Я поеду тогда, мам. Позвоню завтра. Люблю тебя.

– Ты что, – сухая, как жердь женщина, выходит следом в коридор, – не домой едешь?