Обхватывает мои предплечья своими сильными руками и прижимает к себе.

– Все хорошо, Мара, т-с-с, – словно программирует меня своими словами. – В выходные Машу сводим в зоопарк.

– Нет, – трясу головой, пытаясь отодвинуться. – Нет, не надо. Не надо, Олеж, отпусти меня. Не могу…

— Не пущу, – вжимает меня поясницей в столешницу до боли. – У тебя истерика и тебе нужно успокоиться. Ты моя жена, и этого не изменит даже табун шлюх.

– Я прошу тебя, – наконец, поток слез прорывается в полную силу. Всхлипы, судорожное дыхание вырывается из груди. – Только пусти. Не надо трогать. Не надо… Я успокоюсь, только пусти. Пожалуйста, не надо трогать меня.

– Ты моя жена, – жестко чеканит слова и встряхивает меня, как бескостную шлюху. – Я буду делать с тобой, что пожелаю, потому что обеспечиваю всю твою идеальную жизнь. Забыла? И за все это мне уж можно простить маленькую слабость?

Я не понимаю, о чем он говорит? О деньгах? О чем? У нас же дочь. Неужели это ничего не значит? Как можно… в нашей квартире, в нашей кровати… Здесь же живет наша дочь.

– Не говори так, – пытаюсь вырваться, дергаю руки, отклоняюсь назад. – Не говори так! Моя идеальная жизнь заключалась в тебе и в Марусе. В тебе… Боже мой… Боже мой…

– И я у тебя есть, – еще сильнее сдавливает меня в своих руках. – Так что не веди себя как последняя истеричка. Ты же желаешь добра нашей дочке, да, Мара? Ты же не хочешь, чтобы она переживала наш развод, чтобы я стал ее воскресным папой? – пальцем вытирает слезы с моих щек. – Ты же умница у меня. Ей не надо видеть и твоих истерик тоже. Ничего страшного ведь не произошло.

– Не трожь, не трожь, – толкаю его в грудь ладонями. – Не хочу видеть тебя, не могу. Не могу говорить. Потом, все потом. Не могу…

– Сейчас! – рычит он мне в лицо. – Я никому не позволю говорить с собой в таком ключе и таким тоном, и тем более тебе. Хочешь послушать, что будет в случае нашего развода?

Развод, конечно, это выход. Потому что я не представляю, как жить дальше. Все рухнуло. Упало мне на голову, и как выбраться, – непонятно.

– Не хочу, – отталкиваю его. – Не хочу слушать, Олег, пожалуйста.

Ловит мои запястья и прижимает их к ребру столешницы, буквально вдавливается в меня своим телом.

– Раз ты не хочешь, – прижимается губами к моей шее, засасывает кожу в рот до боли, – то я хочу, чтоб ты доказала мне, что простила, что любишь… Хочу тебя, Мара.

Паника бьет под дых, выколачивая из меня весь воздух, все мысли и чувства, кроме животного страха. Он же не сделает этого. Нет, нет, нет. После нее! Он не может так со мной поступить. Не может.

– Не надо, я прошу тебя, – слезы почти высыхают, обида, загнанная в угол страхом, больше не то, что меня убивает. – Пожалуйста, Олеж, не надо. Не сейчас. Не могу так. Олег, мне больно! – чувствую я, как синяки растекаются на запястьях под его ладонями.

– Как же меня достали твои капризы, – резко разворачивает меня спиной к себе, толкает животом на столешницы и грубо распихивает ноги коленом. – Может, если бы ты была не таким фригидным бревном, мне бы и не понадобились другие.

Утыкает меня лицом в стол, сильно давит на затылок ладонью. Сердце заходится в бешеном, ненормальном забеге. Кажется, сейчас остановится и все. Только бы остановилось. Нет, нет, у меня Маруся. Что за глупости я думаю…

– Не надо, – реву в столешницу. – Пожалуйста, не надо…

– Моя жена, – ревет он над моим ухом, задирает мне юбку и срывает трусики, так что они рвутся с громким треском, – должна по мне течь, – он проводит пальцами между моих складочек. – Незачет, Марина Николаевна.