И только Артур смотрел на меня немигающими глазами. Он был спокоен, как удав. Наверное, адвокаты должны вот так держать лицо. Глядя на него, меня начинало тошнить от страха.

Через пару недель я узнала, что тошнит меня вовсе не от страха. Две полоски на тесте светились слишком ярко, чтобы быть ошибкой. Так как Лев оборвал со мной все контакты, связаться с ним не было возможности.

Александр Громов постарел лет на десять, не меньше. Кажется, он хотел извиниться передо мной. Но сам пока не понял, за что именно просить прощения.

За легкомысленность сына, его предательство, мою глупую доверчивость или за жизнь внутри меня.

Я не хотела ничего. Еще две недели я позволила себе оплакать свою долю, а потом начала возвращаться в реальный мир.

Первым делом я почистила зубы. Зубная паста засохла от того, что ею не пользовались много дней, поэтому пришлось взять новую. Следом помыла голову. Впервые за несколько недель.

Не удосужившись вытереться, абсолютно голая, я прошла к большому зеркалу в своей комнате и встала напротив. В отражении виднелись лужи на полу и мое осунувшиеся тело. Беременные же должны набирать вес? Разве нет?

Я какая–то неправильная беременная.

Взяла в руки тяжелый металл и взвесила в руках. Огромные ножницы, откуда они у меня? Даже не помню этого.

Провела рукой по шее, груди, животу. Прикоснулась к холодным мокрым волосам, приглаживая до кончиков. А потом взяла прядь, оттянула ее в сторону и поднесла ножницы

Спину обдало еще большим холодом. Я вновь посмотрела в отражение и увидела там его.

Не знаю, когда он вошел. Прикрыв за собой дверь, он смотрел на меня. Голую, мокрую. Отчаявшуюся.

Полностью собранный, в дорогом костюме. Холодный, бесчувственный. Прислонившись к двери, смотрел на меня и не пытался помешать.

Звук соприкасающихся лезвий, и пряди падают на пол. Одна, вторая, третья. Я отрезаю волосы криво, некрасиво. Они уродливой кривой линией касаются плеч. Но мне стало легче, смыкая веки, я тихо выдыхаю.

Артур в два шага сокращает между нами расстояние и отбирает ножницы. Открывает дверь шкафа и достает оттуда огромный махровый халат. Розовый в цветочек. Он настолько детский, что смотрится смертельно неуместно в руках этого темного мужчины. Артур накидывает мне его на плечи и просовывает мои руки, как будто я ребенок.

Как будто это не так.

Мне девятнадцать, ему тридцать. Мы из разных миров.

Были.

Еще несколько недель назад в моем мире скакали радужные пони и порхали бабочки, там круглосуточно светило солнце. А сейчас здесь веет холодом похлеще, чем в мире Громова.

Моя душа сгорела и оставила после себя пепелище.

Она больше не тянется к свету. Теперь ей хорошо в тени, в темноте. Ей больно от яркого света. Ей нравится морозь на стеклах и холод на кончиках пальцев.

Ей нравится, когда ее касаются пальцы этого ледяного мужчины.

Артур плотно запахивает на мне чужеродно–яркий халат и задает мне вопрос:

– Ничего больше обрезать не хочешь?

– Например? – хрипло спрашиваю я, пытаясь выглядеть гордой.

– Например, свои ногти, – кивает он на мою руку.

Я подношу пальцы к глазам и смотрю на ногти. Их я тоже не стригла все это время. Некоторые обломались, на каких–то остались частицы розового геля из прошлой жизни счастливой Вероники..

Я сажусь на кровать и открываю ящик в прикроватной тумбочке, доставая оттуда маникюрные ножницы.

Артур отбирает их и становится на колени передо мной.

Ледяной и грозный Король Артур преклоняется перед маленькой мной, берет мизинец и ювелирно обрезает на нем ноготь. Потом еще один и еще. Интересно, где он научился так виртуозно это делать? Надо бы спросить потом.