С тяжелой ностальгией вспомнилось детство на ферме у дедушки с бабушкой. Мне нравилось гулять в лесу, и я частенько нарушала строгие предупреждения не заходить слишком далеко и не пропадать в зеленой глуши часами. Главными врагами в ту пору были другие люди, а самыми страшными словами “бомбежка”, “воздушный налет” или “вражеский десант”. Но даже эти страхи не смогли погубить мои мечты. Сколько себя помню с ранних лет, мне всегда хотелось подняться в небо, воспарить над горами и лесами на дельтаплане или прыгнуть с парашютом. Но, опять же, из-за постоянных военных угроз все эти развлечения были запрещены и недоступны гражданским лицам, а тем более детям. И вот, казалось бы, заветная мечта сбылась. Я научилась летать по-настоящему, как вольная птица… Так, как не могла представить в самой фантастической мечте.

Я неслась навстречу свету и теплу, искусно балансируя в потоках воздуха. Над моей макушкой нависали кучевые облака, а внизу простиралась темно-зеленая с желтыми и красными пятнами лесная громада. Кроны деревьев, сплетаясь ветвями, ткали сплошное полотно и скрывали от моих глаз далекую землю, по которой мчался принц ифери, до невозможности смешной с туго набитым брезентовым мешком в зубах. Он мелькал на виду и снова исчезал, но старался не отставать. На него забавно было смотреть, и чувство свободного полета бодрило, придавало моральных сил, позволяя забыть о несвоевременном расходе энергии.

И все же что-то мешало мне расслабиться, успокоиться и наслаждаться шуточной гонкой. Не страх появления вражеских дронов, какая-то другая тревога. Я не смогла ей дать название и понять, с чем она связана. Она была похожа на гаденькое предчувствие опасности извне, таинственной и прежде незнакомой. Мое сердце беспокойно сжималось в ожидании неизвестной пока что пакости, ожидающей за новым поворотом жизни. Как ни странно, возвращение Грейсона не избавило меня от этой тревоги, а лишь усилило ее. Мистический страх не проходил. Мне даже с высоты синего неба, по которому стадом упитанных барашков неспешно кочевали облака, не удалось скинуть его на землю, обрушить всей тяжестью, чтобы разбился вдребезги под силой гравитации и не годился для повторной склейки.

Неотступная тревожность вынуждала меня внимательнее следить за горизонтом и ловить все доносящиеся из леса звуки. Их было не так уж много, птицы в это время года чаще помалкивали, чем заливались трелями, кое-где цокали белки, стучали дятлы и шуршали мыши. Обострившийся до нечеловеческих возможностей слух не упускал ни одного лесного шевеления. Заунывно скрипели накренившиеся иссохшие деревья, подливая горячей добавки в суп мистического страха.

Где-то вдали взвизгнул койот и обиженно тявкнул, будто за хвост прихватили. Ему подвякнул второй, потом и третий. Их голоса слились в противную голодную песню, и кто-то ее прервал. Раздался треск от сильного удара сухой веткой и снова визг, обиженное тявканье.

Сперва я подумала, что мне показался среди поднявшихся воплей тихий отзвук человеческого голоса. Я сбавила скорость полета, чтобы прислушаться без помех свиста ветра, и поняла, что не ошиблась.

Кто-то пытался отогнать койотов, боролся с ними. Кто-то измученный и слабый, с еле слышным тонким голоском: ребенок или девушка.

Еще один койот получил сухой палкой по морде и отскочил с визгом, но стая не сдавалась и не отступала. Голодные хищники чувствовали, что выбранная жертва теряет силы.

Мне пришлось спуститься в лес, поставить ботинки на чистую траву и подождать Грейсона. Ифери проиграл гонку, отстал от меня не сказать, что на много, но вряд ли бы он продержался в таком ритме еще минут десять. Выскочил из густых зарослей весь запыхавшийся, из пасти по брезенту мешка в обе стороны текли ручейки слюней. Бросив мешок на траву, Грейсон встряхнулся, брезгливо наморщив нос, облизал морду и признал поражение в гонке: