Она переменилась в лице. Оно стало старше, кожа на нем обвисла. Она превратилась в свое собственное изваяние, в свой собственный портрет. Она уже была не той, что прежде.

Лукас сказал:

– Я могу тебе помочь.

Она встала с мрачной решимостью и выглядела теперь очень строгой.

– Мне никто не поможет, – сказала она.

Она уверенно зашагала на восток, по направлению к дому. Лукас пошел рядом с ней.

– Ты в опасности, – сказал он.

– Не большей и не меньшей, чем любая женщина, которая волочит по земле шаль.

– Пожалуйста, не ходи больше на работу.

– Скоро я больше не буду ходить на работу. Хочу я того или не хочу.

– Нет. Прямо завтра. Прямо завтра не ходи – ты в опасности.

– Для меня каждый цент не лишний.

– Мертвые добираются до нас через машины. Встань у машины, и они тебя обнаружат.

– Это все твоя драгоценная книга.

– Это не книга. Это правда.

Он смутился. Книга была правдой. То, что он пытался донести до Кэтрин, было правдой, но другой.

Она все шла и шла вперед. Ее новое лицо, покрасневшее и отсутствующее, разрезало воздух. Она могла бы стать женской фигурой на носу корабля.

Кэтрин сказала:

– Я больше не могу о тебе заботиться. Извини, но не могу. Мне и без того хватает чем занять голову.

– Ну и не надо обо мне заботиться. Позволь, я буду заботиться о тебе. Позволь тебе помочь. Позволь любить тебя.

Она горько рассмеялась.

– Великолепная мысль, – сказала она. – Я перееду жить к тебе и твоим родителям. Все вчетвером мы станем жить на то, что ты заработаешь на фабрике. Ах нет, нас будет пятеро. Но это ведь ничего не меняет, правда?

На мгновение она представилась Лукасу такой, какой, по ее словам, она была: шлюхой и лгуньей, жестокой и расчетливой уличной женщиной, называющей свою цену.

Он сказал:

– Я что‐нибудь придумаю.

Она остановилась, настолько внезапно, что Лукас проскочил на несколько шагов вперед. Глупый, какой же он глупый.

Она сказала:

– Забудь обо мне. Со мной все кончено.

– Скиньте покровы! Предо мною вы ни в чем не виновны, для меня вы не отжившие и не отверженные.

Она испустила слабый сдавленный стон и пошла дальше. Он до тех пор смотрел ей в спину, на ее голубое платье и на копну медно-рыжих волос, пока она не исчезла с площади.

Положение, выходит, было сложнее и опаснее, чем ему раньше казалось. Саймон хотел ее и ребенка тоже. Он жаждал жениться на ней в царстве мертвых, жить там с нею и со своим ребенком.

Надо устроить так, чтобы она завтра не шла на работу.

Лукас не знал, что ему делать, а сделать предстояло очень много. Он должен был уберечь ее от машин. Он должен был раздобыть для нее денег.

Он вспомнил о деньгах, которые она уронила ему под ноги. Он их тогда не подобрал. Он побежал за ними на Восьмую улицу, но конечно же денег на месте не было.

Он пошел по Восьмой в восточном направлении. Он надеялся, что, возможно, ему попадутся деньги – если не те самые монеты, что уронила Кэтрин, то хотя бы какие‐нибудь другие, та же сумма, посланная небесным учреждением, которое прощает глупых и помогает им. Он подумал, что, если прочесать весь город, если обойти его вдоль и поперек, ему может повезти и он наткнется на бесхозные деньги, кому‐то принадлежащие, но оставленные владельцем, брошенные на мостовую или иным образом оказавшиеся в не подобающем им месте, как это случилось с его собственными монетками. Он не собирался становиться вором – бо́льшим, чем тот, кто подобрал с мостовой его деньги. Нет, он надеялся только занять место в цепочке утрат и обретений, приобщиться непрерывной тайне дачи и получения платы, передачи денег из рук в руки, совершаемой во имя погашения старинного долга, который существовал от века и который может быть окончательно выплачен лишь в недоступном взору будущем. Он надеялся, что город поможет ему таким же непостижимым образом, каким стальные пластины превращаются в кожуха.