К сожалению, это была лишь временная вспышка той искорки человечности, которая таилась в Иване Грозном.

В первых числах марта в государе вдруг произошла резкая перемена, и притом без всякой видимой причины. Однажды утром он позвал к себе в опочивальню одного из дежурных бояр. Анастасия кротко заметила ему, что негоже звать мужчину в опочивальню, когда она, царица, еще лежит в постели.

Иван Васильевич цинично расхохотался и крикнул так, чтобы все слышали:

– Какая ты царица?! Как была ты Настька Захарьина, так и осталась. Захочу, сегодня же тебя в монастырь заточу, а сам снова женюсь.

Анастасия, не ждавшая от мужа ничего подобного, лишь всплеснула руками и разрыдалась.

– Вспомни, государь, – сказала она, растирая слезы, – как мы с тобой до сей поры жили. Как у нас все было хорошо, тихо да ясно.

– Да опостылела мне уже тишина эта, – резко ответил Иван Васильевич, вставая с постели. – Каждый день одно и то же. Надоело. Буду теперь жить, как раньше жил.

Молча одевшись, он вышел из опочивальни, не обращая внимания на ласковые уговоры Анастасии.

Н.М. Карамзин по этому поводу замечает: «Ни набожность Иоаннова, ни искренняя любовь к добродетельной супруге не могли укротить его пылкой, беспокойной души, стремительной в движениях гнева, приученной к шумной праздности, к забавам грубым, неблагочинным».

А потом произошло нечто совершенно ужасное.

Поведение Ивана Васильевича делалось день ото дня все невыносимее: было достаточно малейшего повода, чтобы привести царя в ярость, во всех своих действиях он руководствовался лишь капризами. Однажды Анастасия, улучив хорошее настроение державного супруга, попросила его определить на придворную службу одного из своих родственников. Эта в общем-то невинная просьба вдруг показалась царю подозрительной. Он бросился на Анастасию с кулаками, несколько раз ударил ее и потом ушел, многозначительно сказав: «Хорошо, сделаю по-твоему».

На другой день родственника царицы привезли во дворец и одели в наряд шута.

– Глумишься, государь, – только и успел сказать он.

Но тут появилась ничего не подозревавшая царица. Ей в глаза бросился шут, стоявший в углу, но его лица нельзя было разглядеть, а посему она спокойно села на свое место.

– Вот, посмотри-ка, – весело обратился к ней Иван Васильевич. – Только вчера ты просила меня определить во дворец своего родственника, а сегодня он уже здесь.

Анастасия изумленно оглянулась.

– Эй, Захарьин! – возвысил голос царь. – А ну, подь сюда!

Только теперь царица узнала в шуте своего родственника.

– Благодари царицу за милость, – крикнул ему царь. – Это она меня упросила.

Захарьин поднял глаза, в которых светился укор, смешанный с ненавистью. Он сделал несколько шагов вперед, остановился и заговорил:

– Спасибо тебе, матушка-царица! Пожаловала ты меня! Весь род Захарьиных возвысила! На том бью тебе челом. Только напрасно ты меня шутом поставила, ведь и сама шутить горазда. Уместнее пристало бы тебе шутихой быть.

Царь захохотал, а растерявшаяся Анастасия чуть не свалилась в обморок.

– Да и государь-батюшка, – продолжал тем временем Захарьин, – шутить дюже любит. И ему шутовской кафтан пошел бы…

От таких слов Иван Васильевич подскочил, как ужаленный, и лицо его свело судорогой. Возмущенно вскочили и все другие участники трапезы.

– Федька! Басманов! – прохрипел царь. – Сейчас же, после трапезы, готовь медведя!

Басманов свистнул своим помощникам, Захарьина схватили и увели.

– А тебе, душа моя, – обратился царь к Анастасии, – я давно обещал показать игру. Сегодня ты ее увидишь.