Когда вследствие этого решено было, прежде чем начнется война, отправить послов к самнитам, то самниты дали гордый ответ: они сами жаловались на обиды со стороны римлян и тем настойчивее оправдывались в том, что им ставили в упрек. Они говорили, что помощь грекам оказана без всякого содействия или совета со стороны государства, что они не побуждали к восстанию фунданцев и формиан, потому что у них, самнитов, не было бы недостатка в собственных военных силах, если бы они хотели вести войну; впрочем, они не могут скрыть неудовольствия самнитского государства по поводу того, что римский народ возобновил взятый и разрушенный ими город вольсков Фрегеллы и на самнитской земле возвел колонию, которую римские колонисты называют Фрегеллами. Они примут все меры для снятия с себя этого позора и обиды, если они не будут сняты с них самими виновными.

Когда же римский посол стал звать их на суд перед общими союзниками и друзьями, то один из самнитских начальников сказал: «К чему уловки? Наш спор, римляне, решат не речи послов и не какой-либо судья из людей, а Кампанское поле, где нам с вами придется стать друг против друга, наше оружие и беспристрастное военное счастье. Поэтому разобьем лагерь против лагеря между Капуей и Свессулой и решим, кому господствовать в Италии – самнитам или римлянам». В ответ на это римские послы сказали, что они пойдут не туда, куда их поведет враг, а туда, куда поведут их свои полководцы. Между Палеполем и Неаполем Публилий овладел уже удобной позицией и отнял у неприятелей возможность соединяться и оказывать друг другу взаимную помощь, что они до сих пор делали всякий раз, когда какое-нибудь место подвергалось нападению. Поэтому, так как с одной стороны приближался день комиций, а с другой – для государства было невыгодно отзывать Публилия, который угрожал неприятельским стенам и со дня на день надеялся взять город, то стали вести переговоры с народными трибунами относительно предложения народу, чтобы Квинт Публилий Филон и по сложении с себя консульской должности продолжал осаду как проконсул до окончания войны с греками; а Луция Корнелия, который вступил уже в область самнитов и открыл военные действия и которого поэтому также нежелательно было отозвать, известили письменно о решении сената, чтобы он назначил диктатора для председательствования в комициях.

Он назначил диктатором Марка Клавдия Марцелла, который выбрал себе начальником конницы Спурия Постумия. Но диктатор не созвал комиции, так как возникло сомнение, правильно ли он выбран. Спрошенные авгуры публично заявили, что диктатор, по их мнению, назначен неправильно. Трибуны своими нападками на это заявление сделали его подозрительным и вызвали дурные толки о нем, говоря, что ошибку эту узнать было нелегко, так как консул встал ночью и среди ночной тишины назначил диктатора, а во-вторых – консул никому не писал об этом ни частным образом, ни официально; равным образом нет человека в лагере, который бы заявил, что он видел или слышал что-либо такое, что могло бы остановить гадание по птицам, а авгуры, сидя в Риме, не могли угадать, какую ошибку при совершении ауспиций допустил консул в лагере. Для кого не ясно, что авгуры сочли за ошибку плебейское происхождение диктатора? Трибуны напрасно распускали эти и другие подобные слухи, несмотря на их усилия, дело дошло до междуцарствия, и так как комиции по той и другой причине все откладывались, то лишь четырнадцатый междуцарь, Луций Эмилий, выбрал консулов в лице Гая Петелия и Луция Папирия Мугилана. В других летописях я нахожу имя Курсора.