— Мне нужен ребенок, - с надорванным вздохом, совсем не приукрашая тяжелые болезненные эмоции, говорит Ирина. – Я не хочу жить одна. Не хочу возвращаться в квартиру, где нет никого. Не хочу быть одной из тех старух, которые даже на Новый год не ждут звонка.

— Усынови ребенка, - тут же предлагаю я. – Любого, Ир! Ты же общаешься с врачами, ты знаешь их чуть ли не по именам. Уверен, это не будет проблемой.

Понимаю, что это звучит ужасно, даже просто в моих мыслях, но, если бы это сделало ее счастливой – я бы купил ей младенца. Даже незаконным способом. Мало ли на рынке таких молодых мамаш, которые рожают в шестнадцать, но с подачи ушлых «бабушек» пристраивают младенцев в нуждающиеся руки. За баснословные суммы, само собой, но желающих достаточно.

— Мне не нужен чужой ребенок, Олег. – Ирина тоже переходит на резкий тон, хоть мы все еще гуляем вразвалочку, прогулочным шагом. – Я хочу своего. Считай, что эгоистка – мне все равно. Но я не смогу полюбить ребенка, в котором нет ни капли моей крови. Просто… не смогу.

Я словно одним махом возвращаюсь в прошлое.

Как будто это говорит не Ирина, а моя Аня – заплаканная, замученная, раздраженная, вывернутая нервами наружу. Сидит на кухне в обнимку с бутылкой коньяка, хоть ей категорически нельзя, напивается и плачет: «Я хочу нашего ребенка, Олег, твоего и моего, похожего на нас!»

Тогда была наша первая попытка ЭКО.

Мы были уверены, что все получится. Потому что оба хотели стать родителями и потому что, несмотря на диагноз, делали все, что говорили врачи - и их прогнозы были «положительными». Тогда я хватался за каждое слово надежды и помогал Ане держаться.

Потому что верил – для нас случится чудо.

Чуда не случилось.

Эмбрион прижился, но на шестой неделе беременности что-то пошло не так.

И Аня ушла в жесткий штопор.

Только тогда я понял, какую ошибку совершил, подпитывая ее надежду, не позаботившись даже о крохотном островке здравого смысла, за который она ухватилась бы, словно за плот, чтобы не утонуть в горе.

Через год и еще одну неудачную попытку ЭКО Аня согласилась на суррогатное материнство. И я согласился.

И в итоге это разрушило все.

Я понимаю, что молния не бьет дважды в одно место и что второй раз такого уже не случится, но во мне зудит проклятое беспокойство.

Видимо, слишком выразительно, раз Ирина вдруг говорит:

— То, что случилось у вас с Аней… Олег, ты знаешь, кем она была для меня – больше, чем сестрой. И ты знаешь, что не один горевал после той трагедии. Но это не повод закрыться от жизни и бояться каждого удара грома. Но я должна попробовать. Еще раз. Если бы Аня была жива – она бы меня поддержала.

— Я – жив, и я не поддерживаю, - снова неоправданно груб в ответ. – Потому что иногда нужно просто принять реальность.

— Реальность, в которой я буду просто бездетной одинокой старухой? – как же сильно горчат ее слова.

— В которой ты можешь взять младенца из дома малютки, и вместо того, чтобы экспериментировать над своим телом – быть счастливой уже завтра, а не когда-то там. Ира, мы оба знаем, что ты не сможешь выносить сама.

Она смотрит на меня так, словно я со всей силы ее ударил. Раз и еще раз, пока она раскрылась мне в самом сокровенном. Как подлая тварь выждал момент слабости и шарахнул в самое уязвимое место.

Возможно, я перегнул палку.

Но если бы неведомая высшая сила вернула меня в прошлое, в тот наш разговор с Аней, я сказал бы ей все то же самое, что сейчас говорю Ирине. Даже грубее и жестче. Я сказал бы миллион грубых слов, если бы только это уберегло ее от саморазрушения. И, возможно, сейчас мы были бы счастливыми родителями первоклашки.