– Как видишь, государь, и ты, донья Леонор, тоже, – закончил свою речь дон Манрике, – он не отступился ни от одного из выдвинутых им условий. Однако и предлагает он нам гораздо больше, чем способен дать кто-либо другой.

Дон Альфонсо бросил рассерженным тоном:

– И кастильо он тоже хочет взять себе! Как альбороке!

Словом альбороке принято было называть подарок, которым, согласно правилам тогдашней вежливости, сопровождалось заключение договора.

– Нет, государь, – ответствовал дон Манрике. – Прости, что забыл о том упомянуть. Он не желает получить кастильо просто так, в подарок. Он хочет его купить. За тысячу золотых мараведи.

Это были огромные деньги, обветшалый дворец не стоил и половины. Широкий жест! Такое предложение приличествовало бы знатному вельможе, но со стороны севильского купца это, пожалуй, наглость! Поднявшись, Альфонсо зашагал по зале из угла в угол.

Донья Леонор смотрела на него. Этому Ибрагиму придется хорошо постараться, чтобы угодить ее Альфонсо. Ведь он рыцарь, кастильский рыцарь. Как он хорош – настоящий мужчина, и притом, несмотря на свои тридцать лет, юношески горяч! Часть детства донья Леонор провела в замке Донфрон; там имелось вырезанное из дерева изображение молодого грозного святого Георгия – он считался могущественным охранителем замка, и она часто вспоминала тот святой образ, глядя на смелое, решительное худощавое лицо Альфонсо. Ей нравилось в нем все: светлые, чуть в рыжину волосы, короткая окладистая борода, выбритая у самых губ – так, чтобы четко выступал узкий рот. Но больше всего ей нравились выразительные серые глаза Альфонсо, в которых иногда, в минуту возбуждения, словно бы вспыхивало предгрозовое зарево. Вот и сейчас глаза у него такие.

– Он просит тебя лишь об одной милости, – продолжал Манрике. – Он желал бы сам предстать пред очи твоего величества и от тебя лично получить подписанные акты. Эмир, – пояснил Манрике, – возвел его в сан рыцаря, поэтому ему так важно соблюсти свое достоинство. Не забывай, дон Альфонсо, что в землях неверных купец пользуется не меньшим почетом, чем воин, у них ведь даже пророк был купцом.

Альфонсо расхохотался – его настроение улучшилось; когда он смеялся, лицо его по-мальчишески сияло.

– Может, еще прикажешь мне побеседовать с ним по-еврейски? – воскликнул он.

– Латынью он владеет более чем сносно, – ответил Манрике деловым тоном. – Да и на кастильском наречии изъясняется неплохо.

Лицо дона Альфонсо вдруг, без всякого перехода, стало серьезным.

– Я ровно ничего не имею против еврейского альфакима[12], – сказал он, – но сделать еврея моим эскривано майор[13] – вот это уже новшество. Вы оба и сами понимаете, что мне это претит.

Дон Манрике в очередной раз повторил то, что твердил королю в течение последних недель:

– Целых сто лет мы были заняты одной лишь войной и завоеваниями, нам некогда было думать о хозяйственных заботах. Зато у мусульман времени было достаточно. Если мы желаем их превзойти, нам необходима практическая сметка евреев, их красноречие, их налаженные связи. Христианским государям крупно повезло, когда мусульмане изгнали евреев из аль-Андалуса. Теперь у твоего дяди, короля арагонского, имеется свой дон Иосиф ибн Эзра, а у наваррского короля – свой Бен Серах.

– Мой отец тоже завел себе какого-то Аарона из Линкольна, – добавила донья Леонор. – Время от времени отец запирает его в темницу, а потом снова выпускает и дарует ему земли и отличия.

А дон Манрике подвел итог:

– Дела в Кастилии шли бы не так худо, не помри наш старый еврей Ибн Шошан.