Король сидел на кровати с балдахином, напоминавшей софу, откинувшись, полулежа, в подчеркнуто небрежной позе.

– Надеюсь, – произнес он после того, как дон Манрике кончил свою речь, – обещанный тобою задаток, двадцать тысяч золотых мараведи, мы получим в указанный срок.

– Двадцать тысяч золотых мараведи – немалые деньги, – ответствовал Ибрагим, – а пять месяцев – срок весьма краткий. И все же деньги будут уплачены своевременно, государь. Конечно, при том условии, что полномочия, предоставленные мне договором, не останутся всего лишь словами на пергаменте.

– Твои сомнения вполне понятны, Ибрагим из Севильи, – сказал король. – Полномочия, которые ты себе выговорил, просто неслыханны. Как объяснили мои приближенные, ты хочешь наложить руку на все, чем я владею по милости Божией: на сбор налогов, на государственную казну, на взимаемые мною пошлины, на мои железные рудники и соляные копи. Сдается мне, твои желания ненасытны, Ибрагим из Севильи.

Купец спокойно ответил королю:

– Насытить меня трудно, ибо долг мой – насытить тебя, государь. Ведь это ты испытываешь немалый голод. Я обязался уплатить наперед двадцать тысяч золотых мараведи. А сколько удастся выручить денег из твоих владений – пока еще большой вопрос. Да, мне причитаются небольшие проценты с выручки. Но ведь твои гранды и рикос-омбрес[16] – господа несговорчивые и грубые. Не взыщи, о луноликая государыня, – с глубоким поклоном, переходя на арабский язык, обратился он к донье Леонор, – что в твоем присутствии я, купец, веду речь о вещах обыденных и скучных.

Но дон Альфонсо заупрямился:

– На мой взгляд, лучше бы тебе удовольствоваться званием альфакима, подобно прежнему моему еврею, Ибн Шошану. Хороший был еврей, и его кончина весьма меня опечалила.

– Для меня высокая честь, государь, – отвечал Ибрагим, – что ты избрал меня преемником сего умного и удачливого мужа. Но поскольку долг мой – служить тебе в полную силу того рвения, какое пылает в моей душе, мне нельзя удовлетвориться полномочиями, когда-то данными благородному Ибн Шошану – да подарит ему Аллах все радости рая!

Между тем король продолжал говорить, не слушая собеседника. С правильной латыни он перешел на вульгарную, то есть на свое родное кастильское наречие:

– Но ты хочешь, чтобы я назначил тебя хранителем печати. Такое требование выглядит, мягко говоря, неподобающим.

– Я не сумею собрать для тебя подати, государь, – спокойно возразил купец, медленно, с заметным трудом подбирая кастильские слова, – если останусь в должности твоего альфакима. Поэтому я вынужден настаивать на том, чтобы ты сделал меня своим эскривано. Ведь если я не буду распоряжаться твоей печатью, твои гранды не пожелают меня слушать.

– Голос твой звучит скромно, и слова ты выбираешь скромные, вполне уместные, – ответил на это Альфонсо. – Но провести меня не удастся. Помыслы у тебя гордые, я бы сказал, что ты, – тут он употребил довольно крепкое словцо из вульгарной латыни, – большой наглец.

В беседу поспешно вмешался Манрике:

– Король хочет сказать, что ты знаешь себе цену.

– Да, именно это имел в виду король, – подтвердил звонкий голос доньи Леонор, с чрезвычайной любезностью изъяснявшейся на отменной латыни.

Купец опять склонил голову в низком поклоне – сначала перед доньей Леонор, затем перед Альфонсо.

– Да, я знаю себе цену, – произнес Ибрагим, – и знаю цену королевским налогам. Не поймите мои слова превратно, – продолжал он, – ни ты, о государыня, ни ты, великий и гордый король, ни ты, благородный дон Манрике. Бог благословил сию прекрасную землю, Кастилию, сокровищами бессчетными, возможностями неисчерпаемыми. Но войны, которые пришлось вести твоей королевской милости, как и твоим предкам, не оставили вам времени, чтобы воспользоваться всеми этими благами. Ныне, государь мой, ты соизволил даровать сим усталым землям восемь лет мира. Каких только богатств не раскроют за это время недра твоих гор, не породят плодородные земли, не принесут реки! Я призову людей, которые научат твоих крестьян, как сделать поля урожайнее, как приумножить стада. Я и сквозь землю вижу залежи железа в твоих горах, богатейшие залежи бесценного железа! А еще я вижу медь, ляпис-лазурь, ртуть, серебро, и я приведу с собой знающих людей, которые сумеют извлечь все это из недр земных, и смешать надлежащим образом, и выковать, и отлить. Из стран ислама я доставлю хороших мастеров, и они сделают так, что твои оружейные мастерские, о государь мой, не уступят мастерским Севильи и Кордовы. И вдобавок есть на свете такой материал, о котором еще мало слышали в северных краях, зовется он бумагой, и писать на нем проще, чем на пергаменте, и, если знаешь тайну его приготовления, он обходится в пятнадцать раз дешевле пергамента, а на берегах твоего Тахо имеется все необходимое для производства этой самой бумаги. И тогда точные знания, мудрые размышления и поэтический вымысел, о, господин мой король и госпожа моя королева, станут в ваших землях богаче и глубже.