– Я тогда выписывал мусульманских зодчих и мастеров, государь, – негромко, деловым тоном ответил дон Иегуда.

Все неловко молчали. Христианский мир вел священную войну против неверных. Пристало ли христианскому королю выписывать мусульманских мастеров? И захотят ли мусульмане строить дворец христианскому владыке?

Дон Альфонсо обвел взглядом лица придворных. На них было написано ожидание, но не насмешка. В лице еврейки тоже не было насмешки. Но что, если в душе у нее все-таки таится обидное сомнение: дескать, он, Альфонсо, не в состоянии отстроить ничего, кроме своих старых мрачных крепостей? Неужели такая малость, как восстановление загородного дома, не по силам ему, королю Толедо и Кастилии?

– В таком случае выпиши мне мусульманских строителей, – бросил он как бы мимоходом; затем нетерпеливо добавил: – Я твердо намерен восстановить Галиану.

– Коль скоро ты так приказываешь, государь, – ответил дон Иегуда, – я поручу дело моему Ибн Омару, пусть выпишет нужных тебе мастеров. Он знает, что к чему.

– Хорошо, – сказал король. – Проследи, чтобы дело шло без задержки. А теперь домой, господа! – заключил он.

Ни во время прогулки, ни за обедом он ни разу не обратился к донье Ракели.

Дону Альфонсо все сильней недоставало умиротворяющего присутствия Леонор. К тому же королева переносила свою беременность довольно тяжело, а роды ожидались через шесть-семь недель. Неловко было оставлять ее одну. Альфонсо послал к ней гонца с сообщением, что скоро сам прибудет в Бургос.

Донья Леонор не серчала на него за долгое отсутствие. Она понимала, как мучился он вынужденным бездействием. Понимала, как не хотелось ему встречаться при бургосском дворе с рыцарями, отправлявшимися в Святую землю. Она была благодарна мужу за то, что он все-таки приехал.

Она старалась показать дону Альфонсо, что отлично его понимает. Ей и самой больно, но ничего не поделаешь, Кастилия вынуждена соблюдать нейтралитет. Донье Леонор было известно, как глубоко засела обида в сердце дона Педро. Она знала: даже если бы удалось заключить союз с Арагоном, мстительное чувство не изгладилось бы в душе молодого государя, между ним и доном Альфонсо шли бы непрерывные дрязги из-за верховного командования, а в таком случае поражение было бы неизбежно.

Умными речами она внушала королю, что для победы над собой ему потребовалось не меньше мужества, чем для ратных подвигов. Все хорошо понимают, что его бездействие вызвано злосчастным стечением обстоятельств.

– Ты по-прежнему первый рыцарь Испании и лучший ее герой, ты, мой Альфонсо, – сказала она, – и это известно всему христианскому миру.

От ее слов у Альфонсо потеплело на сердце. Она его дама, его королева. Как мог он так долго оставаться в Толедо без ее успокоительных слов, без ее совета и поддержки?

Он, в свою очередь, старался понять ее лучше, чем понимал прежде. До сих пор он считал каким-то дамским капризом, что она предпочитала свой Бургос его столице, Толедо. Только теперь он понял, до чего глубоко укоренилась такая привязанность в натуре Леонор. Ведь детство ее прошло при дворах отца и матери – Генриха Английского и Эллинор Аквитанской[67], где очень заботились о высокой образованности, об учтивых манерах. Немудрено, что ей трудно было освоиться в его далеком Толедо. Бургос лежал на пути у пилигримов, направлявшихся в Сантьяго-де-Компостела, и отсюда легче было поддерживать сношения с утонченными христианскими дворами. В гостях у доньи Леонор нередко бывали рыцари и придворные поэты ее отца и сводной сестры – принцессы Марии де Труа