Дон Альфонсо полностью одобрял эти замыслы. Но для их осуществления нужны были деньги.

И он велел, чтобы Иегуда явился в Бургос.

Тем временем дон Иегуда спокойно посиживал себе в Толедо, в своем прекрасном кастильо Ибн Эзра. Пока весь свет воевал, его Сфарад наслаждался мирной жизнью. Его собственные дела процветали, как и дела всей страны.

Но новая тяжкая дума закралась в сердце: его крайне беспокоила участь толедских, да и вообще кастильских евреев.

Папский эдикт недвусмысленно предписывал, чтобы саладинову десятину платили все, кто не примет участия в походе, а стало быть, и евреи. Архиепископ дон Мартин, ссылаясь на сей указ, потребовал, чтобы альхама выплатила ему эту подать.

Дон Эфраим показал Иегуде письмо архиепископа. Оно было резким, угрожающим. Иегуда дочитал до конца; он уже давно ожидал подобного требования со стороны дона Мартина.

– Альхама вконец разорится, если в придачу ко всем прочим налогам обязана будет выплачивать еще и саладинову десятину, – писклявым голосом объявил дон Эфраим.

– Если вы хотите увильнуть от уплаты, – без обиняков ответил Иегуда, – на мою поддержку не рассчитывайте.

Лицо старшины альхамы сразу сделалось сердитым, возмущенным. «Иегуде и дела нет до того, сколько мы платим, – с горечью думал он. – Загребает свои проценты, проклятый ростовщик! А нас бросает на погибель».

Дон Иегуда угадал мысли собеседника.

– Хватит скулить о деньгах, господин мой и учитель Эфраим, – попрекнул он. – Разве мало заработали вы на нейтралитете Кастилии? Мне бы уже давно полагалось стребовать с вас саладинову десятину. Дело здесь не в деньгах. За этим стоит кое-что посерьезнее.

В своих сокрушениях о той огромной сумме, которую требовали с членов альхамы, пáрнас Эфраим в самом деле как-то упустил из виду другую беду. Но теперь, когда Иегуда так сурово осадил его, он мигом осознал грозящую опасность. Дело в том, что саладинову десятину платили церкви, не королю. В иных случаях, когда речь шла о взимании налогов с христиан, архиепископ предъявлял свои права на эти взносы, и казна вынуждена была идти на уступки. Когда же дело коснется евреев, дон Мартин будет еще нещаднее настаивать на своих привилегиях. И если он добьется своего, независимости альхамы наступит конец.

Дон Иегуда в самых жестких словах разъяснил это своему посетителю.

– Ведь ты не хуже меня понимаешь, в чем тут главная загвоздка, – сказал он. – Нельзя, чтобы между нами и королем втиснулся посредник. Мы должны блюсти свою независимость, как это закреплено в древних книгах. Мы должны сохранить право собственного судопроизводства, подобно грандам. Право взимать саладинову десятину причитается королю, причитается мне как его министру, а вовсе не дону Мартину. На этом я и буду настаивать. И если мне это удастся и если для вас все ограничится потерей денег, тогда можете возблагодарить Господа, что дешево отделались!

Дон Эфраим, хоть и задетый за живое, про себя не мог не признать, что Иегуда прав. Его поразило, насколько быстро и верно Иегуда уловил, в чем тут главный подвох. Но он не хотел обнаружить свое невольное восхищение. Слишком сильно сокрушался он из-за денег. Он сидел в неловкой позе, зябко поеживаясь, почесывая ногтями одной руки ладонь другой, и продолжал ворчать:

– Твой кум дон Иосиф добился, чтобы евреи в Сарагосе платили только половину десятины.

– Возможно, мой кум хитрее меня, – сухо ответил Иегуда. – И уж конечно, у него нет такого противника, как наш архиепископ дон Мартин.

Иегуда горячился все сильнее:

– Неужели ты еще не понимаешь? Я сочту за счастье, если архиепископ на сей раз не накинет на нас ярма. Ради этого я охотно уплачу десятину королю, и десятина моя будет полновесная, дон Эфраим, не сомневайся. Самоуправление альхамы стоит того. – Эти слова он произнес с неожиданным волнением, даже заикался и пришепетывал.