Разумный человек, от Бога наделенный нравственным чувством, будь он иудей или мусульманин, не может не гнушаться подобными изображениями. Ничего не скажешь, они и впрямь отвратительны, странно застывшие и все-таки живые, неестественные, полумертвые, чем-то напоминающие почти задохшихся рыбин на рынке. Эти варвары дерзнули сравняться с Аллахом, они создали людей по Его образу и подобию – и сами же, глупцы, преклоняют колени перед кусками камня и дерева, ими же обработанными, и кадят им ладан. Но в Судный день Аллах призовет тех, кто сотворил сих истуканов, и спросит, способны ли они вдохнуть в них жизнь, – а если не смогут, Аллах навеки предаст их погибели.

И все же Ракель неотрывно глядела на идолов. Ее поразило сознание того, что такое вообще возможно: сохранить человеческий образ, бренную плоть, выражение лица, мимолетный жест. Выходит, подобное искусство доступно смертному человеку – это наполняло душу Ракели гордостью и ужасом.

Сопровождавшие ее рыцари благоговейно и подробно объясняли, где что изображено. Вот там стоит деревянный человечек в плаще и с гусем. Это святой Мартин, которому посвящен сей храм. Он был римский офицер; он вышел на поле брани, вооруженный одним только крестом, и это против несметного вражьего полчища. Как-то раз, когда было очень холодно, он отдал свой плащ нищему, и Бог с неба тотчас накинул ему на плечи новый плащ. В другой раз император остался сидеть в присутствии Мартина, но трон загорелся, и государю пришлось-таки встать и почтить святого. Все эти чудеса были наглядно представлены на раскрашенных досках. У доньи Ракели голова шла кругом – судя по всему, этот Мартин был великим дервишем.

Другая картина изображала мусульманскую девушку с корзиной, полной роз, а перед девушкой в изумленной позе замер человек в арабских одеждах, с царственной осанкой. Дон Гарсеран – с таким видом, словно на что-то намекал, – стал рассказывать историю о принцессе Касильде и ее отце Аль Меноне, короле Толедо. Касильда, тайно воспитанная своей нянюшкой в христианской вере, самоотверженно заботилась о христианских пленниках, которых отец ее заточил в темницы. От доносчика король узнал, что девушка носит пищу пленным. Он неожиданно предстал перед дочерью и спросил, что у нее в корзине. Там был хлеб, но девушка ответила: «Розы». Разгневанный отец приподнял крышку корзины, а хлеб, подумать только, уже превратился в розы. Ракель не так уж удивилась этому рассказу. Нечто подобное она читала в арабских сказках.

– А-а, ясно, – сказала она, – девушка была волшебница.

Дон Гарсеран строго поправил ее:

– Она была святая.

Дон Эстебан Ильян поделился с нею тайной: в рукоять его меча вделана косточка святого Ильдефонсо; эта реликвия уже два раза помогла ему спасти жизнь в битве. «Сколько же волшебников у этих христиан», – подумала донья Ракель и живо рассказала рыцарям, что существует еще одно верное средство: нужно, чтобы в утро битвы паломник, побывавший в Мекке, лучше всего – дервиш, плюнул в чашу с питьем.

– Так поступают многие из наших воинов, – пояснила она.

За всем новым, что Ракель видела, слышала и переживала в Толедо, с поразительной быстротой тускнели в памяти впечатления прежнего, мусульманского мира. Ей уже трудно было в точности припомнить черты своей любимой подружки Лейлы или резкий призывный крик муэдзина с минарета мечети Асхар. Но она не хотела быть слишком забывчивой, она по-прежнему много читала по-арабски и упражнялась в затейливой арабской каллиграфии. Теперь она в большей степени чувствовала себя еврейкой, но все-таки продолжала соблюдать мусульманские обряды, совершала предписанные омовения, читала молитвы. Отец ее ни к чему не понуждал.