Мужчина устало прикрыл глаза. Глубоко вздохнул, а затем произнёс ледяным тоном:
– Ни слова больше. Я знаю, что ты любила Марию, но не позволю выгораживать её.
– Да я и не выгораживаю, - экономка ничуть не испугалась гнева Алонсо. - Просто послушайте, что я узнала. А потом решайте сами.
Торрес-старший промолчал. Ему хотелось забыть последние три недели, как страшный сон. Поначалу он ужасно злился на Марию, ругал себя за то, что пустил её в свою семью. Но когда жизни дочери уже ничего не угрожало, почувствовал угрызения совести за свою грубость по отношению к русской.

Нет, Алонсо не был готов её простить, но всё-таки сожалел о том, что они так некрасиво расстались. Хотя, если подумать, разве бывают красивые расставания? Как ни пытайся подсластить пилюлю, а одному из двоих в любом случае будет больно.

Несколько раз Торрес-старший хотел позвонить Маше, однако никак не мог придумать, что ей сказать. А ещё испанец боялся сорваться и предложить девушке встретиться. Ведь он скучал по ней с каждым днём всё больше. Вспоминал её небесно-голубые полные слёз глаза, исказившееся от боли лицо, когда она услышала, что между ними всё кончено. В такие моменты Алонсо становилось не по себе. Мысль, что он жестоко обидел человека, который его любил всем сердцем, не давала покоя.

– Помните Химену? – Росарио начала своё повествование издалека.

– Да, работала у нас горничной. Она уволилась недавно, - кивнул хозяин дома.

– Не уволилась. Я её уволила. А знаете за что? Девчонка по просьбе Пилар подкладывала сеньорите Марии вещи Вашей покойной жены.

– Господи! Росарио! Что за бред ты несёшь? – Алонсо потёр виски кончиками пальцев, как если бы у него болела голова.

­– На следующий день, после того, как сеньорита Мария уехала, я увидела, как Химена выходит из спальни Летисии. Поскольку туда никому нельзя заходить, кроме Вас и меня, то я решила проследить за горничной. Она явно нервничала и что-то прятала в кармане униформы. Я застала плутовку в гостевой спальне, где она прятала в тумбочку подвеску с рубинами. Химена ещё не успела узнать, что сеньорита Мария больше не живёт в нашем доме.

– Может, она просто хотела украсть украшение? А в комнату для прислуги положить побоялась, - предположил Торрес-старший.

– Нет, сеньор. Поначалу Химена отпиралась, мол, взяла подвеску, потому что не в чем идти на вечеринку, а потом обязательно бы вернула драгоценность. Но я хорошенько надавила, пригрозила полицией, и наглая девица призналась. Пилар заплатила ей, чтобы та издевалась над Марией: подкладывала вещи и потом незаметно убирала их. Если не верите, то можете сами поговорить с бывшей горничной. Вот её адрес, - Росарио положила на стол клочок бумаги.

– Почему ты сразу не рассказала мне об этом случае?

– В тот день Исабель только отошла от наркоза. Я не хотела лишний раз нервировать Вас. Но это ещё не всё. Калитку, через которую малышка выбежала на проезжую часть, тоже открыла Химена или сама Пилар. Здесь возможны оба варианта.

Алонсо стало душно. Ворот рубашки-поло показался слишком тесным. Мужчина часто задышал и расстегнул две пуговицы.

– Это очень серьёзное обвинение, Росарио, - произнёс он, вставая с кресла и направляясь к бару за бренди. – У тебя есть доказательства?

– Понимаете, я всё думала, думала и пришла к выводу, что слишком много совпадений. Когда Исабель отравилась арахисовым маслом, Пилар была у нас в гостях. Когда произошёл несчастный случай – тоже. А тут ещё выяснилось, что по её просьбе Марию пытались запугать, выставить сумасшедшей. Тогда я решила поговорить с садовником, уточнить, не замечал ли он ничего подозрительного в саду в последнее время. Он рассказал, что незадолго до трагедии Пилар якобы искала Исабель в саду, но не нашла. Поэтому спросила, не могла ли девочка выйти на улицу через запасную калитку. Игнасио ответил, что это невозможно, так как та дверь всегда закрыта на ключ. Если горничная помогала Пилар издеваться над Марией, то ей также ничего не стоило стащить ключи, чтобы подставить русскую. По-моему, здесь всё очевидно. Мария не знала про пищевую аллергию Вашей дочери, не знала, где лежат ключи от калитки в саду, а Пилар знала. И она единственная, кому не нравилась русская.