*** 

Спустя три дня хоронили деда. Народу понаехало – тьма. Друзья, знакомые, бывшие коллеги. Родственники отовсюду подтянулись. Подходили к матери, соболезновали. Та, бедная, еле на ногах держалась.

Максиму хотелось одного: чтобы всё это как можно скорее закончилось. И улететь уже назад.

Ведь всем этим людям, по большому счёту, ни до деда, ни до матери нет никакого дела. Просто так положено. Отыграют свою роль и исчезнут. Ну, может, некоторые хотели выслужиться лишний раз перед отцом. Ну а кто-то, возможно, на что-то рассчитывает. Видел он, например, каким жадным взглядом осматривали родственнички интерьер в доме деда. Такие вот казались ещё противнее, чем откровенно равнодушные.

Он взирал на их лица, пустые, кислые, скучающие, с едва скрываемым раздражением. Как бесят они! Послать бы их, да нельзя. Он уж давно не дикий подросток, для которого бессмысленный эпатаж – это круто.

Внезапно взгляд выдернул из толпы лицо, до боли знакомое... 

На мгновение даже вздрогнул, точно ошпарившись. И дыхание тотчас перехватило, а по телу пробежал лёгкий озноб, несмотря на августовский послеобеденный зной. Алёна!

Она тоже его увидела. И тоже смотрела на него во все глаза, неотрывно, остро, до колик в сердце пронзая этой синевой, которую он и так-то не сумел забыть.

Потом его кто-то отвлёк – матери, мол, плохо. А потом он потерял Алёну из виду. Долго искал глазами, шарил по толпе, но нет, она будто исчезла.

Почему он не видел её в ритуальном зале? Хотя там такое столпотворение было, что неудивительно. Он и тут мог запросто её пропустить. И это даже почти напугало.

Как-то вдруг сразу забыв про собственный настрой, Максим надеялся, что увидит Алёну позже, в ресторане, во время поминок.

Но она, видимо, действительно тогда просто ушла. Не было её, хотя он пристально высматривал. Не было...

Он испытал вдруг досаду. Ну и где логика, спрашивается? Сам же не хотел встречаться с ней, душу бередить. Хотел скорее вернуться в Калининград. Думал, всё прошло, стихло. А на деле…

Можно тысячу раз себя обманывать, наивно считая, что справился с чувствами, а затем вот такой нечаянный взгляд сводит всё на нет. И ты опять в омуте своей одержимости. Хотя никакой не «опять» – ты оттуда, оказывается, и не выбирался.

Ну нет, тряхнул головой Максим. До этого больше не дойдёт. Ему и тогда хватило. Скоро он уедет, и снова всё уляжется.

– Жанночка, – долетело до его слуха. – Жанночка, детка, ты помнишь дядю Гену? Ну как же? Двоюродный брат Валеры, дядя твой. Он ещё тебя маленькой на загривке катал, ты так смеялась. И потом приезжал, подарки привозил всегда…

Максим узнал в пожилой женщине, насевшей на мать, дальнюю родственницу из Ангарска. Это она инспектировала в доме деда каждый угол, лапала его вещи, спрашивала про картины – настоящие или нет.

«Сейчас попросит что-нибудь», – мысленно предугадал он.

– У него с сердцем плохо. Операция нужна. А в бесплатной больнице сама знаешь как… Его бы в хорошую клинику устроить, а? Врача бы толкового найти…

Мать невпопад кивала, но вряд ли понимала смысл её слов. Она уже не плакала, но смотрела перед собой остекленевшими глазами.

Неподалёку сидели ещё какие-то родственники и, уплетая блинчики с икрой, рассуждали без стеснения, что дед хорошо пожил, всем бы так.

Терпения и выдержки едва хватало, чтобы не сорваться. Максим посмотрел на Артёма, тот сидел напротив, чуть наискосок, пялился на него телячьим взором и глупо улыбался.

«Неужто мелкий уже успел набраться? – удивился Максим. – Хотя... если он попробовал водку впервые – ничего странного».