Конечно, цели у этих фигур были разные, но лёгкость, с которой каойя создавала свою, поражала. Рори, заворожено следивший за Кларой, похоже, пребывал в не меньшем изумлении.

Когда фигура была закончена, каойя в одной ей известной последовательности накапала в разных её частях жидкостей из своих склянок, прошлась вдоль стен, посыпая огарки содержимым мешочков.

– Магик, – опять позвала она. – Ты из какой Башни?

– Из Бестиария, – едва не выронив последний огарок, смущённо пробормотал Рори.

– Ну да, ну да, – пожевала губами в раздумье Клара. – Не совсем то, конечно, ну да сгодится. Я сейчас чары плести буду, а ты их соединяй да во-он в тот накопитель отправляй. А ты, Кайра, стихии свои готовь. Выученица твоя, как я понимаю, совсем их не ощущает, вот и попробуем для начала предел сей нечувствительности отыскать.

Как ни старалась, я так и не смогла уловить тот миг, когда фигура каойи заработала. Просто в какой-то момент меловые линии на полу засветились белым, а по стенам хижины прошла короткая дрожь. Лицо Клары исказилось судорогой. Кайра, завидев это, щёлкнула пальцами, зажигая расставленные вдоль стен огарки, и в воздухе повис аромат благовоний.

Подняв лицо кверху, Клара хрипло затянула заунывную литанию и принялась одной рукой чертить перед собой коротко вспыхивающие руны.

Я по привычке потянулась к лежащим на скомканном одеяле Поющим – сталь вееров была тёплой и, кажется, продолжала нагреваться. И вдруг почувствовала укол – словно длинная игла вонзилась в грудь по соседству с сердцем. Перед глазами замелькали разноцветные круги, и я утонула в их мельтешении, захлёбываясь цветом, словно студёной водой.

– Осторожнее, магик, осторожнее! – строго прикрикнула Клара, на мгновение прервав литанию.

Рори судорожно кивнул, но боль никуда не пропала, лишь поползла по телу, становясь всё острее и резче. Поющие, раскалившись до предела, обожгли ладонь.

Я подняла руку, уставилась на неё расширившимися от удивления глазами – вся кисть покрылась исходящими сукровицей волдырями, густые коричневые капли срывались с почерневшей ладони и неторопливо уплывали вверх. Меж пластов обугленной кожи то и дело вспыхивали полупрозрачные язычки пламени, сбегали от запястья к кончикам пальцев, оставляя за собой глубокие, полнящиеся оранжевым светом трещины.

Хижины больше не было, осталась лишь постепенно теряющая своё многоцветье вода, которой я захлёбывалась. Свет над головой угасал, и в призрачных его остатках далеко внизу уже виднелось дно.

«Как странно», – отрешённо подумала я, продолжая с любопытством и брезгливостью рассматривать руку.

Жжение усилилось, стало нестерпимым – и вдруг исчезло. Обгорелые струпья, словно хлопья почерневшего снега, принялись отпадать, закружились в потоках воды. А там, где они только что были, теперь виднелась гладкая розовая кожа, по которой совершенно безвредно разгуливал ласковый и тёплый огонь. Он не покорился мне, вовсе нет. Но он признал меня своей. Той, кому ни при каких обстоятельствах не собирался причинять вред.

С водой всё обстояло иначе. Она с упорством, достойным лучшего применения, тянула меня всё глубже, тщилась проникнуть в рот и нос, заливала уши и глаза. Я барахталась, махала руками, выталкивая тело наверх, к свету, но чем яростнее я пыталась выплыть, тем быстрее и неутомимей она тянула меня обратно.

Дно встретило меня вязким илом, захватило ноги сразу по колено и с громким чавканьем принялось засасывать. Мысленно ругаясь на чём свет стоит, я сопротивлялась, но силы были неравны. Вот уже я погрузилась в ил по пояс, затем – по плечи; над поверхностью осталась лишь голова да вовремя поднятые руки.