В тот день, когда в дом пришли солдаты и одетый в красный плащ и золотой шлем с торчащим поперек, точно лучи красного солнца, конским волосом младший офицер – оптио – сообщил матери о смерти отца – Тита Публия Лимуса, предъявив для опознания залитую кровью тунику и родовой перстень… Все это одиннадцатилетний Квинт видел через особую щелку, через которую он привык наблюдать за происходившим в атриуме. Вокруг всего дома пристроенный отцом тянулся узенький коридорчик – двойная стена, в котором взрослому человеку приходилось передвигаться боком, а ребенку – раздолье.

Прекрасно зная, где расположена наблюдательная дыра, мать развернулась к ней лицом, позволяя затаившему дыхание старшему сыну читать на нем, как в открытой книге. Каким же красивым было лицо матери – совершенно белым, с каштановыми волосами, которые рабыни перед завтраком укладывали в высокую прическу, обильно подзолачивая специальной пудрой. Глаза у мамы – темный янтарь, а бровей почти совсем нет, отчего лоб кажется невероятно высоким. Маленький рот и пухлые вишневые губы.

Мама смотрит на развернутую перед ней тунику и какое-то время молчит. Принесший печальное известие офицер тоже молчит, исподволь изучая мамино лицо. Но ее глаза сухи и губы не дрожат. Подошла, подержала в руках грязную тряпку, с отвращением обтерла о гиматий[1] руку. Равнодушно глянула на перстень.

– Нет. Не моего мужа вещи. Ты ошибся.

Мама дышит спокойно, даже слишком спокойно, ровно. Подозрительно. Какая женщина не вздрогнет при виде окровавленной одежды, а она сдержалась. Почему? Поняв, что здесь ловить нечего, маленький Квинт тихо переместился по дуге к материнской комнате. Не случайно же госпожа Ирина явила олимпийское спокойствие, явно зацепила этим наблюдательного стража порядка, и теперь тот постарается проверить, так ли будет спокойна жена или вдова известного во всем Риме «тайных дел мастера».

Мама заходит в свою комнату, садится перед зеркалом, дверь за ее спиной закрыта не плотно. Специально оставила. Квинт устраивается таким образом, чтобы не спускать глаз с маминого лица и заодно держать в поле наблюдения узкую дверную щель в коридор: что дальше приключится? И точно. Мама не успела еще поменять ожерелье, как возле дверей зашуршало. Совсем неслышно зашуршало, но «Черный паук» слышит всем телом. Точно преторианцы[2] подкрались проверить, не выдаст ли себя госпожа Ирина.

Мама тоже почувствовала слежку, руки ее вздрогнули, она стянула с пальца перстень, и тот покатился по полу, попыталась поднять и опрокинула всю шкатулку.

Смешно наблюдать, как мама из себя дурочку строит.

Все. Дверь распахнулась. На пороге – давешний офицер с солдатами. Мама на полу, и по щеке ее течет единственная слеза. Рука метнулась к лицу, поздно. Все видели.

– Так, стало быть, ты все-таки вдова. И этот перстень я должен отдать тебе! – Победно восклицает оптио[3] и вдруг прямо при солдатах, схватив мать за волосы, запрокидывает ей голову и целует в шею.

– У меня с твоим муженьком личные счеты – ох, и здорово же он поиздевался надо мной перед Первым Копьем[4] своей центурии, когда мы вместе пили вино в кабаке. Другом прикинулся. Много мы с ним пировали в былые времена, смотрели на танцы рабынь, а он все отнекивался от моих подружек и славил свою прекрасную жену. Так много говорил о тебе, несравненная Ирина, что я невольно поклялся себе вкусить при случае твои прелести, дабы убедиться, что сказанное не было враньем.

– Пусти меня! – Мать вырывается из рук оптио, разворачиваясь так, чтобы я ясно видел ее лицо. Отец не стал бы делать что-то просто так. Этот знак – для нас и для мамы шанс выпутаться из сложной ситуации и остаться в живых. Если пришедшие в дом воины получили приказ прикончить нас всех, у меня есть шанс сбежать, пока младший офицер будет развлекаться с мамой; если такого приказа нет, мать получает шанс заворожить простака оптио и сделаться его любовницей, и тогда…