Трудно было отделаться от мысли, что никому до «их пор неведомый в российской науке автор заметки едва ли отдавал себе ясный отчет в содеянном. Ведь если его рассуждения о средних веках каменного периода действительно верны, то в таком случае на берегах Ангары в Прибайкалье открыты остатки культуры человека так называемого древнекаменного века, который отстоит от современности более чем на десять тысяч лет. Можно ли всерьез предположить подобное для Сибири, глухой северной окраины Азии с ее трескучими морозами, которые едва выдерживает даже нынешний цивилизованный обыватель, бескрайними снежными завалами. непроходимыми болотинами? Если к этому добавить упоминание о находке там же обломков каких-то загадочных изделий из обожженной глины, нечто вроде черепков от разбитого горшка, то степень сомнений и настороженности возрастала многократно, поскольку истинно образованному человеку, конечно же, известно, что древнекаменный век отличается от очередной, непосредственно предшествующей цивилизации эпохи новокаменного века как раз тем, что люди того времени еще не научились изготовлять посуду из глины и обжигать ее на кострах.

Нет, древнекаменный век обнаружить не так просто, как может представиться после чтения статьи господина И. Д. Черского. Недаром до сих пор в европейской России, несмотря на усилия известных профессиональных археологов и геологов, не удается обнаружить следы культуры «допотопного человека», современника мамонта и носорога. А ведь этот район и ближе к Западной Европе, где найдены лагеря древнейших охотников Земли и не сравним с азиатской Россией по благоприятности условий обитания. Правда, некоторые из теоретиков первобытности в Германии в оригинальничаньи превзошли всякие мыслимые нормы здравого смысла: они объявили Сибирь самым подходящим местом, где появились первые люди планеты. Но на то они и философы, чтобы витать в зыбких облаках мира абстракций. Насколько же туманно представляет немец Сибирь, чтобы «сморозить» эдакое! Не послужит ли, однако, открытие в Иркутске подпоркой для подобных теоретических спекуляций, и кто такой, наконец, этот И. Д. Черский?

Когда осенью 1871 года Иван Дементьевич Черский прибыл из Омска в Иркутск по вызову Сибирского отдела Географического общества, он и в мыслях не мог допустить, что ему вскоре придется заняться археологией, а тем более самой молодой отраслью ее – древнекаменным веком. Жизнь складывалась более чем неблагоприятно: «дворянин из литвинов», один из блестящих воспитанников Виленского Шляхетского корпуса, он за участив в восстании 1863 года был арестован и направлен в ссылку в Сибирь.

Вместо Благовещенска Черский направляется в Первый Западносибирский батальон Омска. Здесь началась беспросветная по однообразию и нелепости жизнь штрафного рекрута. Если бы не великая цель заняться самообразованием, а затем наукой, то Черский вряд ли задержался долго на этом свете. Но на него глубокое впечатление произвело знакомство «на этапе» где-то за Тобольском с собратом по несчастью Александром Лаврентьевичем Чекановским, который, не теряя оптимизма и самообладания, занимался на глазах удивленных жандармов и под дулами ружей равнодушной охраны сбором коллекций растений, насекомых и камней. «Натуралист из политических» бросил дерзкий вызов судьбе и его пример вдохновил Черского. В Омске он стал одним из самых усердных солдат – научился безукоризненно, как хорошо отлаженный механизм, выполнять приёмы, так «тянул носок» в парадном марше, что вызвал на одном из смотров восхищение самого генерала. Тогда-то командир батальона Аммонд в награду за усердие разрешил Черскому заниматься в библиотеке офицерского собрания, а затем совершать экспедиции по Иртышу и Оми. Он самостоятельно изучает геологию и палеонтологию, медицину и астрономию. Отыскивает в библиотеке сломанную подзорную трубу и, отладив ее, устанавливает на треногу, чтобы ночами изучать небо. В анатомическом кабинете врача Квятковского производит судебно-медицинские вскрытия.