Я выходила гулять — иногда одна, иногда с Марком или Димой, и сама себе не могла поверить, что пока люди содрогаются от ужаса, глядя на мир сквозь матовое стекло, у меня здесь все такое яркое и чистое. Дорога к морю вдоль цветущих кустов, высоченные пальмы, гнущиеся под ветром, волны, что бьют о камни и уходят в песок с тихим шелестом. Мужчины рядом — такие, каких у меня в жизни и не бывало. Я любовалась на все эти плечи, улыбки и кубики на животе только в соцсетях — в группах с названиями типа «Кобелиссимо» или «Конфетки для глаз». Даже в инстаграме не подписывалась, чего зря дразнить себя.

А тут они были на расстоянии вытянутой руки днем — Марк еще надевал футболку, Димка щеголял загорелым торсом с жетоном на железной цепочке. Зато у Марка джинсы неизменно сидели на косточках бедер, и когда он доставал чашки с верхней полки или подтягивался на берегу моря, было очень сложно смотреть на него выше пояса.

Но меня это все — и безупречные фигуры мужчин рядом со мной, и бирюзовое сладко-соленое море, и темно-розовые цветы, и даже разноцветные котики, которые встречались каждый день десятками, не могло отвлечь от происходящего в мире.

Каждый день приносил все более мрачные новости.

После того, как полностью закрылся Кипр, свернув вообще все кроме продуктовых магазинов, аптек и банков, пришла очередь России.

Курс валют бесновался как мой пульс во время приступа паники. Количество заболевших росло, в интернете множились фото очередей из Скорых, а потом объявили и карантин. Точнее — режим самоизоляции, и паникующие люди протестовали то против закрытия магазинов и ресторанов, то против принудительно нерабочих дней — впрочем, кому-то приходилось возмущаться наоборот, тем, что для них эти дни рабочие — то против пропусков, масок, перчаток, патрулей, запретов на прогулки, карантинов, запертых дверей…

Паникующая мама звонила мне по пять раз в день, рыдая в трубку от ужаса — и каждый раз повод был разным. По примеру Европы и Азии в магазинах сносили полки с туалетной бумагой, разбирали макароны, гречку и консервы, и мама сначала паниковала, что ей не достанется, а потом — что она заразится от упаковки, на которую чихнул какой-нибудь больной грузчик. Ехать в деревню к бабушке она боялась, чтобы не привезти заразу и ей.

Но маму я научилась пережидать, а вот абсолютно вменяемая до той поры близкая подруга, которая заперла двери и не выходила из дома уже месяц — вместе с мужем, тремя детьми и йокширским терьером, который, к счастью, умел ходить в кошачий лоток, пугала меня куда сильнее. Другая подруга устроила в прихожей буферную зону, обтянула ее пленкой и раздевалась там догола, сразу заходя в ванную, где обтиралась спиртовым гелем. А одежду и обувь поливала раствором хлорки.

Третий, бывший коллега, спокойный как танк бородатый мужик, записал несколько видеообращений, на которых орал и плакал, прощался со всеми, кто его знал. Собрал рюкзак, взял лопату и ушел копать землянку в холодной мартовской земле подмосковного леса.

Но я закрывала ноутбук, Марк ставил передо мной тосты с авокадо и яйцом-пашот, Димка зачитывал очередной анекдот о коронавирусе:

— Природа так очистилась, что в Венецию вернулись дельфины, в Россию девяностые, а к Ленке — первый муж.

И как-то отпускало.

Мир был сюрреалистичен, но конкретно моя жизнь выглядела даже лучше, чем до пандемии. По крайней мере, в промежутках между паническими атаками.

Димка целыми днями работал. Наверное, он был действительно неплохим брокером — или чем он там еще занимался? Иной раз он отвлекался от болтовни или фильма, отходил на пятнадцать минут за ноутбук и возвращался с широченной улыбкой.